— А при чём тут я?
— Ну как вам сказать? Прямого отношения вы, конечно, не имеете, но некоторое касательство…
— Что он хочет?
Я решил проявить максимум такта и излагать требования Беспалова постепенно, не травмируя психику своего собеседника.
— Гурман он, оказывается. Зернистая икра ему, видите ли, требуется. Иначе говорить не желает.
— Ишь ты, — усмехнулся начальник милиции. — И что же вы решили?
— Если не возражаете… — осторожно начал я.
— А чего мне, собственно, возражать? Передачи мы принимаем, пожалуйста.
Такой лёгкой победы я не ожидал.
— И балык осетровый можно?
— Почему же нет?
— И стерлядь кольчиком?
— Сделайте милость.
— Не знаю, как и благодарить вас!
— А за что? Если вас не смущают расходы, то нас тем более. Правда, с большим удовольствием я бы посадил этого вымогателя на хлеб и воду, чем баловал его разносолами, но, как говорится, воля ваша. Так что никаких возражений.
Начальник уездной милиции был воплощением великодушия. Но когда я, обрадованный столь успешным началом своей дипломатической миссии, заговорил о папиросах, он сухо сказал:
— А вот этого, Василий Петрович, не положено.
— Ну в виде исключения.
— Не положено. Ведь мы, Василий Петрович, бюрократы и руководствуемся инструкциями. Балык, икра и прочее существующим положением о передачах не возбраняется. А раз так — то с милой душой. Относительно же табака и спичек имеется специальный параграф — строго запрещено. Как же мы с вами будем нарушать его?
— Да, напрасно, выходит, я сюда приезжал.
— Обидно, конечно. Но что тут можно придумать!
— Да нет, кое-что можно было бы, понятно, придумать, — осторожно закинул я удочку, — но у меня даже язык не поворачивается.
— Так уж и не поворачивается? — ехидно спросил он.
— Параграф, конечно, дело святое, — ханжески сказал я. — Но ведь проверяющий передачу может просто-напросто не заметить папиросы. Бывает же такое — не заметил, и всё. Усольцев бы…
Он внимательно взглянул в мои бесстыжие глаза, усмехнулся и сказал:
— Ну разве что в интересах науки и из уважения к Усольцеву.
Я готов был расцеловать его.
— А если водку? — дойдя до высшей степени наглости, спросил я.
— Что, водку?
— Ну, это самое, в интересах науки и из уважения?..
— Василий Петрович, а вам не стыдно?
— Стыдно.
Наступило молчание. Долгое. Тревожное. Наконец он сказал:
— А ежели вам всё-таки плюнуть на него, а?
— Да я бы рад, но никак нельзя. Без него я как без рук…
— Попробуйте, а? — сказал он почти умоляюще.
Снова молчание. Скорбно смотрю на начальника милиции, он точно так же скорбно глядит на меня, размышляет.
— Только подумать, водку арестованному! Собственными руками!
Я вздыхаю. Жалобно так вздыхаю. Он тоже вздыхает.
— Я, конечно, понимаю ваше положение и поэтому не настаиваю.
— Ладно, — наконец решается он. — Чёрт с вами. Если проверяющий не обратит внимания на папиросы, он может не заметить и водку.
— Голубчик!
— Ну, ну, только не благодарите, — поднимает он руку, будто желая отстранить меня, если я вдруг кинусь целоваться. — Я сам себе противен.
— Но ведь в интересах науки!
— Ну, тогда отправляйтесь за продуктами. Справа от пристани в переулке — знаете, где пристань? — есть магазин Шевцова. Вы там купите всё, что вам требуется… — Он помедлил и не без юмора закончил: — В интересах науки.
Действительно, в магазине Шевцова нашлось всё, что заказывал Беспалов. А стерлядь кольчиком мне приготовили в близлежащей кухмистерской.
Как и предполагалось, пожилой милиционер с вислыми усами «не заметил» ни папирос, ни водки. Правда, мне показалось, что его лицо выражало осуждение. Но мало ли что может почудиться!
Беспалов встретил меня, как строгий ревизор проворовавшегося служащего.
Проверил, будто по реестру, содержимое корзинки, долго и придирчиво разглядывал сургуч, которым было запечатано горлышко бутылки, этикетку. Дважды пересчитал поштучно папиросы. С брезгливой физиономией нюхал стерлядь, икру и балык.
— Всё, что заказывали.
— Не слепой, — недовольно сказал Беспалов и ввинтил палец в ноздрю. — Икра от Шевцова?
— Да, а что? — спросил я и почувствовал в своём голосе подхалимскую нотку.
— Залежалая, с рыжинкой.
— Ай-яй-яй! А он клялся, что свежая.
— Жулик, потому и клялся.
— Если хотите, могу купить у другого. В конце концов это не так уж сложно.
— Ладно, и так сойдёт, — смилостивился Беспалов. — Не в ресторации всё ж, в тюряге.
Я не был уверен, что обед Беспалова в образцовом КПЗ уступает в чём-либо дорогому обеду в лучшем московском ресторане, но спорить с ним не стал.
— Я прежде всего хотел бы поговорить с вами, Гриша, о способах травления дерева.
— Больно быстрый, — усмехнулся Беспалов. — Завтра приходь. Завтра и потолкуем обо всём. Бывай!
Я робко сказал, что разговор предстоит большой и желательно поэтому начать его сегодня же, но Беспалов был неумолим.
На следующий день поговорить нам тоже не привелось. Арестант злобно хмурился, огрызался, ссылался на перепой и нагло требовал опохмелки.
Разговор был отложен ещё на день. А ночью Беспалов бежал, высадив голубенькую решётку и аккуратно выдавив вымытое до зеркального блеска оконное стекло образцовой КПЗ. Задержать его не удалось. Да и попробуй задержать, когда рядом Волга. Плыви, куда хочешь. Хочешь вверх по течению, хочешь — вниз.
Объективно моей вины в случившемся, конечно, не было. Но, уезжая из Василь-Сурска, я всё-таки старался не смотреть в глаза начальнику милиции…
В Поволжье стояло знойное пыльное лето, а в душе моей шёл мерзкий холодный дождичек и чмокала непролазная осенняя грязь. До чего же мне было тогда гнусно, голубчик вы мой, ни в сказке сказать, ни пером описать!
— После случившегося, — продолжал Василий Петрович, — я долгое время не имел о Беспалове никаких сведений. Он больше не показывался ни в Василь-Сурске, ни в Маклакове. А затем в моей квартире появился скособоченный плешивый человек, прибывший в Москву с Соловецких островов, где он отбывал наказание.
Скособоченный, сидевший, как он мне сообщил, за халатность, был на Анзере в бригаде Беспалова.
