около этой темы походил, но допытываться не стал. Начал рассказывать что-то про соседа, и выходило так, что рассказывает он про отца. По возрасту выходило, по имени. Мокеев молча волновался и вроде бы из вежливости задавал вопросы: женат ли тот сосед, почему водитель по имени его зовет, без отчества, и всякое такое.
Водитель отвечал охотно. И выходило по его рассказу, что сосед должен идти по возрасту на пенсию, что мужик он толковый и правильный, что живет он малой семьей, женат, но не завязались дети, что уроженец он чужой, нездешний, но после войны тут осел. И все здешние его своим считают. Еще выходило, что обижен сосед на порядки и собирает стаж письмами с прежних мест работы и жительства, хотя, конечно, война прошла, какие теперь свидетели — пустое дело искать, только расстраиваться! А стажу не хватает, и он, водитель, сам не так давно письмо соседское отвозил в район, чтобы быстрее дошло.
— А как фамилия твоему соседу? — спросил Мокеев. — Ты так о нем рассказываешь — мне даже фамилия интересна стала: забавный, видать, человек...
— Забавный, — согласился водитель. — А фамилия у него самая обыкновенная — Мокеев. Мокеев Василий.
— Надо взглянуть на твоего Мокеева, — сказал еще Мокеев, чувствуя, как колотится сердце, и только сейчас, кажется, по-настоящему испугавшись случившегося: ведь мог и не доехать! — Ты мне покажи его, как приедем.
— А чего ж, покажу. Завтра с утра познакомлю. Надо чего заказать — пожалуйста, можешь с ним без церемоний. И сапоги стачать, и валенки свалять, и по дереву, и печное дело, — пожалуйста, он не откажет. Правда, и свое возьмет — за работу. Себя уважает, — сказал водитель, без осуждения сказал, нормально сказал, как говорят о крепком, об основательном работнике.
И Мокееву ужасно как захотелось, чтобы все вышло без обмана, чтобы отец оказался отцом, чтобы узнал себя на карточках, и мать чтоб узнал, и чтоб его, Николая, своего старшего, узнал бы в пацане, который на ступеньках сидит, наголо стриженный, с деревянной саблей в руке. И еще вспомнил Мокеев про отца. Мать рассказывала: отец минуты без дела не сидел, что стрясется — сейчас починит, отладит, зашьет, приколотит...
Отец... Должен быть он!
— Зачем же с утра, — сказал он водителю. — Как приедем, сразу и покажи мне твоего Мокеева.
Водитель посмотрел на Мокеева, покачал головой:
— Странный ты парень — всю дорогу молчал, теперь тебе Мокеева подавай на ночь глядя... Темнишь ты что-то...
— Да чего темнить, — сказал Мокеев. — С интересным человеком почему не встретиться.
Водитель промолчал, не ответил, да и Мокеев сам понял, что слова прозвучали фальшиво. И его интерес к соседу Мокееву сразу прояснился, и водитель, наверное, не забыл, как младший лейтенант в райцентре сказал: «Наш человек...»
Впрочем, никаких вопросов водитель больше не задавал. Когда они приехали, и вышли наконец из кабины, и попили холодного квасу, водитель не стал рассуждать, вывел из сарая «ижа» с коляской и, бросив Мокееву! «Я скоро!» — укатил. Предварительно он переговорил о женой, выяснил, что соседи где-то на другом конце поселка, у тех-то или у того-то...
Начинало темнеть. Хозяйка угощала Мокеева, пододвигая к нему тарелки, но ему кусок в горло не лез, и сердце колотилось вслух, и все было странно Мокееву в эти минуты: и этот поселок, и длинная дорога, и удачное опрокидывание, и этот прохладный дом, и ясное высокое небо, теряющее окраску.
...«Иж» развернулся у штакетника. Водитель привез своих соседей, которыми так вдруг заинтересовался случайный пассажир. На багажнике сидел мужчина, Мокеев даже лица не смог различить — то ли боялся присматриваться, то ли волновался до потери фокусировки... В коляске сидела женщина, Мокееву незнакомая.
Он поймал себя на этом — женщина незнакомая. А мужчина, значит, знакомый? Как же так? Он еще и не рассмотрел лица, еще ничего толком не понял и походки не видел — ничего не видел, слова от него не слышал, а узнал...
Узнал ли?..
Человек слез с багажника, попытался всмотреться в Мокеева из-за штакетника. Водитель кивнул ему на калитку, и Мокеев-старший вошел.
Он шел к крыльцу не торопясь, очень спокойно шел, привычно ступая по этой земле, и Мокеев-младший вдруг увидел, каким будет Мишка, когда состарится и доживет до отцовых лет. Все было знакомо, все было Мишкино, то есть наоборот — в Мишке все было отцово...
Мокеев чуть было не сказал: «Здорово, батя». Те самые слова, которые он, пока летел и ехал, сколько раз повторял, представляя себе встречу!
Отец остановился, протянул руку:
— Мокеев Василий Савельич.
Мокеев-младший тоже протянул руку, пожал отцовскую заскорузлую ладонь и сказал:
— Очень приятно.
И не назвал себя.
Водитель стоял рядом, все наблюдал, приподняв левую бровь: где это видано, чтоб человек моложе вдвое да свысока так здоровался. «Приятно» ему, а не назвался.
Мокеев-младший смутился, только сейчас поняв, что не назвал себя отцу, и сказал:
— Сядем?
Отец пожал плечами, посмотрел на водителя, будто советуясь. Водитель спросил:
— Я не помешаю вам?
— Нет-нет, — сказал Мокеев-младший, — наоборот даже...
Что — наоборот, он и сам не знал. Он торопливо полез в карман, вытащил из бумажника карточки и протянул их отцу:
— Взгляните, пожалуйста...
Отец долго рассматривал фотографии, вздыхал, смотрел на Мокеева и наконец спросил:
— Откуда они у вас?
— Как откуда? — удивился Мокеев. — Это мои... то есть наши, с Ниной... А Михаил теперь на Дальнем Востоке, училище окончил, служит там...
Отец покачнулся, оперся двумя руками о скамью и стал всматриваться в Мокеева.
— А вы?.. — начал спрашивать он и не спросил до конца — все смотрел и смотрел, переходя глазами с лица на волосы, на глаза, рот, нос, брови, на плечи, на руки, опять на волосы и снова на глаза... Не узнает?
— А я — Николай, — сказал Мокеев сдавленно. — Здравствуй, батя...
— Николай, — тоненько сказал отец. — Коля? — тонко-тоненько, не своим голосом спросил отец. И заплакал.
— Ну как же, батя, как получилось? — спросил, не удержался Мокеев.
...Ночь глядела в окно, уже и поплакали, и выпили, и о многом рассказали друг другу. Наталья Семеновна, жена отца, оставила их одних, и они сидели теперь, отец и сын, незнакомые друг другу.
Отец вздохнул, встал молча и достал из комода пачку писем, перетянутых резинкой. Отобрал несколько конвертов, протянул сыну:
— Вот...
Мокеев читал листки, сломанные на сгибах:
«На Ваше заявление... сообщает... местонахождение Вашей семьи не установлено...», «В ответ на Ваше письмо, дорогой товарищ Мокеев, с горечью сообщаем, что дом, в котором жила Ваша семья после Вашего ухода на фронт, был разбит немецкой бомбой с самолета и под обломками от взрыва погибли все три семьи, проживавшие в этом доме... примите наши соболезнования... бейте проклятого врага, чтоб...».
— Батя, — сказал Мокеев, — это было, нам соседи написали, что дом сгорел. Но бомба попала после,
