Огненный шторм

Потому что чем выше заберешься, тем ниже, ниже, ниже будет падать, ты скользишь, ты гирей падаешь в чернильные кратеры и сам не понимаешь, почему лодка не ломается пополам и не переворачивается.

Не ломается и не переворачивается.

Она цела.

Не надейся перевести дух и обрадоваться тому факту, что до сих пор жив, — выгляни из лодки. В эпицентре урагана видимость не бог весть. Но тебе хватает. Радость как рукой снимает. Эйфория испаряется. Потому что из мглы на тебя надвигается горный кряж еще крупнее. Приближаясь, он растет и раздувается.

Ты смотришь на него снизу вверх из утлой лодчонки в десятках миль от берега. Атлантические Гималаи. Со своим Эверестом. Рушатся прямо на тебя. Под тебя. Кругом тебя. И снова возносишься к небесам. Выше прежнего. Выше тебя не бывало ни одно судно ни в одном шторме. И тебе остается только вцепиться в борта и молиться.

Вообще-то мы ни во что не вцепляемся. Мы давно бросили это глупое занятие, еще когда первая великанская волна накрыла нас и прокатилась, едва не смыв нас за борт. И тогда мы взяли все веревки, которые только нашлись, и привязали себя к лодке. Если она утонет, мы утонем с ней. Но пока она не утонула, у нас есть шанс.

Занятная штука молитва. Пристаньте ко мне с ножом к горлу — и то я не отвечу, верю я в Бога или нет. И уж точно отношения со Всевышним у нас не такие, чтобы болтать каждый день. Поэтому для меня молиться — даже сейчас, когда я беспомощен и перепуган до последней степени — было бы лицемерием.

Имею ли я вообще право молить Господа о помощи? Если никакого Бога нет, я зря трачу время. А если Бог есть, не сочтет ли Он (или Она) меня жуликом, который притворяется верующим, только когда ему грозит опасность? Положим, я сложу ладони и пообещаю, что стану лучше и добрее, если Господь меня спасет, — сумеет ли Он разглядеть истину за моими льстивыми словами и жалкими посулами?

С другой стороны, я нахожусь в крошечной лодочке посреди Атлантического океана, а кругом бушует девятибалльный шторм. К кому в такой ситуации обращаться, если не к Богу?

Пока я борюсь со всеми этими сомнениями, до меня доносится телепатический визг по всему диапазону. О Повелитель всех собак, о великолепный, несравненный, наилучший пример собачьего совершенства, к тебе обращаюсь я, Джиско, твой смиренный раб, недостойный ступать по тени твоей, я, пресмыкающийся в грязи под четырьмя лапами твоими, молю тебя о помощи. Спаси меня, о безгрешный Небесный Пес, и я посвящу остаток своей жалкой жизни служению славе твоей…

Джиско, ты что это делаешь?

Молюсь, идиот.

Стыдно слышать, как ты унижаешься. Если Повелитель всех собак действительно существует, в чем я лично сильно сомневаюсь, что он о тебе подумает?

Надеюсь, он подумает, что хорошо бы нас спасти.

Что будет, то и будет. Погибнем так погибнем. Нельзя же давать обещания, которые не сможешь сдержать.

О Повелитель всех собак, прости моему скудоумному спутнику-человеку эти глумливые слова. Воистину судьба моя связана с расой идиотов. Спаси нас, и я покажу ему все его заблуждения, и в честь твоего собачьего милосердия мы вместе возожжем тысячу свечей. Спаси нас, и с этого дня я стану псом благочестивым и богобоязненным, кротким и смиренным. Я перестану объедаться и буду кормить бездомных щеночков и вдовых сук…

Тут мы взлетаем на вершину подкатившегося под нас водяного Эвереста. Гляжу через борт и вижу бездонный бурлящий провал, готовый нас поглотить.

На миг мы зависаем между небом и морем, а затем начинаем долгое падение с вышины в бездну. Оглушительно ревет водоворот. Наше суденышко крутится и трясется, нас едва не вытряхивает из веревок.

Ладони сами складываются в молитвенном жесте, хотя я их об этом, кажется, не просил. С губ срываются невольные слова. Всеблагой Господи, это Джек Даниэльсон из центра атлантического шторма. Я знаю, что редко Тебе молился. Я понимаю, что грешил, как только мог. Я лгу. Я слишком много думаю о сексе. Пока мои родители были живы, я мало любил их и недостаточно благодарил за все, что они для меня делали. А сам я сделал для этого мира мало хорошего.

Но с тех пор как в ресторанчике в Хедли появился тот длинный незнакомец, я живу под дамокловым мечом. И заметил, что мне постоянно и непостижимо везет. Наверное, дело в Тебе, — может быть (не более чем может быть!), Ты бережешь меня для высшей цели?

Господи, если Ты снова меня спасешь, я, честное слово, стану лучше. Прошлого я изменить не могу, но сделаю все возможное, чтобы достичь этой высшей цели и изменить будущее.

Когда настанет время, я постараюсь все сделать как надо.

Господи, мне так страшно. Я не хочу тонуть. Господи, мне нечего сказать, кроме… пожалуйста, спаси меня.

38

Мы дрейфуем. Где? Не знаю. Найдут ли нас, пока мы не умерли от жажды и голода? Сомневаюсь.

В животе пусто.

Прошло два дня с тех пор, как шторм кончился. Сорок шесть часов без пищи и воды, в лодчонке один на один с псом-предателем.

Несколько раз он находил повод для беседы. Я его грубо затыкал. Извини, бобик. Когда меня предают, обратного пути нет. Говорить нам не о чем. Давай страдать молча.

В горле сухо. Язык растрескался. Каждая клеточка вопиет о недостатке жидкости. Предложить мне нечего. Безмозглая псина, когда угоняла лодку, забыла о провианте.

Я ее не угонял. Я ее позаимствовал без четких намерений вернуть. Это совсем другое дело. Так или иначе, ты, кажется, был только рад оказаться на борту, когда на берегу столпились наши друзья, которые хотели разорвать тебя в клочья. Если хочешь, можешь молчать и сердиться, но, если собираешься думать обо мне гадости, будь любезен экранировать мысли.

Трусливая дворняга пообещала своему Повелителю, что будет меньше жрать, если мы спасемся. Так что, наверное, это его следует винить в нашей медленной смерти. Повелитель всех собак буквально понял его диетические обеты и решил, что меня это тоже касается, раз уж мы оказались попутчиками.

Молитва — дело сугубо личное.

Ты их транслировал по всем каналам.

Зато они точно были услышаны. А ты можешь не сомневаться, что Повелитель всех собак вывел нас невредимыми из этого ужасного шторма не для того, чтобы мы умерли от голода.

Откуда мне это знать?

Собаки по природе своей не жестоки. Они добры и милосердны. Следовательно, собачий бог должен быть сверхъестественно добр и сокрушительно милосерден.

Не исключено, но пока никакой милости я не ощущаю.

Солнце — красный огненный шар в зените. Не поджаривает, не запекает. Медленно-медленно сушит.

Хуже всего, что кругом полно воды.

Вспоминаю строфы из «Сказания о старом мореходе» Кольриджа:

И не плеснет равнина вод,
Небес не дрогнет лик.