— Эй, жучила, — крикнул кто-то из зала, в голосе этом явно бродило слишком много эля. — Смотри поосторожней, а то как бы тебе не пришлось лишиться и второй руки!
— Сам поостерегись, Брюн! — раздался другой голос, видимо, более трезвый. — Ты и так стоишь слишком близко к этим замечательным ножичкам! Смотри, раз — и не будет твоей козлиной шерсти под носом, которую ты называешь усами!
Публика грохнула идиотским смехом.
Оскорбленный — толстый лысый мужчина с широкими, подвитыми и напомаженными усами — ударил ногой о край сцены.
— Ах, это снова ты, Штрефен! Ну, постой же, я тебе еще устрою.
Все это не сулило ничего хорошего. Жонглер знал по опыту, что именно с таких перепалок и начинаются повальные драки, в которых порой перепадает и ему. А главное, они переключают внимание зала с него на себя, отчего лоток его так и останется пустым. Надо во что бы то ни стало сейчас же вернуть их внимание. Впрочем, кому нынче интересен однорукий жонглер?!
Жонглер позволил ножу воткнуться в пол, симулируя потерю контроля. Нож вошел в старые доски сцены с глухим всхлипом и застрял в нем. Это явно привлекло публику. Итак, интересен лишь провал, неудача. Вокруг потихоньку начинали посмеиваться и поглядывать на сцену в ожидании дальнейших промашек, но жонглер точными жестами послал остальные три ножа так, что каждый из них вонзался в рукоять предыдущего. Через несколько секунд на полу раскачивалась своеобразная тросточка из четырех ножей.
Робкие хлопки быстро переросли в оглушительный грохот, а по лотку застучали монеты. Жонглер знал, что каждая из брошенных медных монет заработана тяжким трудом и могла быть с удовольствием истрачена на эль. Но ему тоже нужен сегодня обед, не говоря уже о ночлеге. Впрочем, последний доставался ему редко — он давно привык спать прямо под брюхом своей лошади.
Ободренный успехом, жонглер перешел на другой край сцены и решил показать старый номер с горящими факелами. Взяв в кулак сразу три, он поджег их, и по залу пополз шепоток удивления, когда они загорелись разным огнем: один — ярко-зеленым, второй — пронзительно синим, а третий — ярко-красным, но совсем другого оттенка, чем настоящее пламя. Этот трюк требовал всего лишь специальных алхимических порошков, делать которые он научился когда-то давно в Саутленде.
Трибуны снова взорвались аплодисментами.
В ответ жонглер поднял факелы высоко и бросил их прямо под крышу старой харчевни; они посыпались оттуда, оставляя за собой светящиеся полосы, но ловкий циркач снова поймал их и снова подкинул.
Публика заревела, однако опытное ухо бродячего артиста все же слышала, что стук монет в лотке сделался более сухим и редким. Жонглер стал кидать горящие факелы все выше и выше до тех пор, пока тело его не заблестело от пота. Какие-то женщины слева заохали, но краем глаза он видел, что охают они не по поводу каскада огней, а по поводу его заблестевшего тела. Что ж, заработать на хлеб и кров можно не только работой.
И жонглер еще больше распрямил плечи, выкатил грудь, демонстрируя всю свою роскошную мускулатуру. Гаер знал, что порой черные кудри над серыми глазами и прекрасное тело равнинного жителя его родины привлекают гораздо больше внимания, чем искусство бросания ножей и факелов.
Монеты вновь посыпались чаще.
В финале жонглер, как обычно, поклонился без факелов, которые, описав широкий круг, стали плавно падать за его спиной. Публика ахнула, и тут же он заметил, как одна из охавших пышногрудых женщин призывно поднесла руку ко рту. Циркач сделал сальто, поймал все три факела и тут же опустил их по очереди в специально приготовленный чан с водой. Шипение каждого факела сопровождалось бурными хлопками, а когда погас последний, все вскочили, и звук разгоряченных ладоней смешался со стуком кружек.
В лоток продолжали лететь монетки, и жонглер кланялся до тех пор, пока все не стихло и деньги не перестали падать. Собрав ножи, он поднял лоток и ушел со сцены. Толпа все еще одобрительно шумела, и когда он шел по проходу, многие покровительственно похлопывали его по спине. Жонглер быстро накинул на себя кожаную куртку, слишком жаркую и неудобную для представления.
Мельком глянув в лоток, он понял, что пообедает сегодня на славу, а, может, останется еще и на комнату в гостинице. Если ж нет… что ж, он не зря заметил в толпе нескольких женщин, засматривавшихся на его широкую грудь. Словом, выбор пока
Хозяин кабачка спустил свое пузо со стойки бара и подвинулся прямо ему навстречу. Лицо кабатчика было толстым и розовым от эля и жара, а белый передник заляпан вином, как всегда бывает у хозяев подобного рода заведений. Пригладив три волосины, украшавшие его череп, он повел носом в сторону жонглера и похлопал жирной рукой по стойке:
— Ну, и где моя часть? — просипел он с улыбкой. Жонглер отсчитал причитающуюся часть за аренду сцены, и хозяин осмотрел каждую монету, падавшую на его пухлую потную ладонь. Жадность и зависть так и сквозили во всех его движениях.
— И это все? — спросил он, потрясая кулаком с зажатыми монетами. — Я же видел, деньги просто градом сыпались тебе на голову! Небось, припрятал большую часть?
— Уверяю вас, ваш процент отсчитан совершенно точно, — жонглер смотрел трактирщику прямо в глаза.
Тот неохотно и с ворчанием отвернулся, подозвал официантку, и молодая хорошенькая девушка с белокурыми пышными волосами поставила перед бродячим артистом стакан эля.
— На здоровье, — пролепетала она, быстро улыбнувшись и взмахнув ресницами: — Охладите ваш пыл пока этим, — и ушла к следующим посетителям, намеренно не оборачиваясь.
Нет, решительно его коняге сегодня придется ночевать одной.
Жонглер взял стакан ледяного эля, покрутил его в руках и бросил взгляд на сцену, где теперь собирался демонстрировать свое искусство следующий артист. Публика сегодня оказалась непростой, и потому жонглер искренне пожалел мальчишку, взбирающегося по ступенькам навстречу неизвестности.
Однако на арене показался не
Толпа, разумеется, не обращала на нее никакого внимания, хотя таинственная женщина уже взяла в руки лютню. Все были заняты собой, вином, друзьями, звоном стаканов, мимолетным флиртом; воздух буквально стал серым от дыма трубок и факелов. И бедная маленькая лютнистка казалась в этом мрачном зале лепестком, случайно попавшим в бурный поток.
Жонглер вздохнул. Смотреть на такое — хорошего мало. Таким обычно приходится уходить со сцены под улюлюканье и град хлебных корок.
Но маленькая женщина прижала лютню к груди и склонилась над ней, как мать над ребенком. Корпус лютни был тщательно отполирован и казался почти влажным в неверном свете факелов. Дерево было какое-то незнакомое жонглеру, очень красное, отливавшее черным, с непонятными вкраплениями. Инструмент выглядел очень дорогим.
Но толпа по-прежнему занималась только собой. Совсем рядом жонглер слышал разговор о том, кто кого перепьет назавтра в соседней харчевне. Стучали кулаки, сверкали носы, проливался эль. Впрочем, в своих странствиях он видел споры, кончавшиеся и похуже.
Отхлебнув из стакана, жонглер медленно пропустил жидкость по горлу и снова поднял глаза на лютнистку. Та взяла первый аккорд — музыка тут же обволокла все существо бродяги странным облаком и сразу же показалась ему пением райской птицы. Женщина повторила аккорд, и вся харчевня, как по команде, повернулась к арене.
Полузакрыв глаза, маленькая артистка начала играть. По залу поползла истома, навевающая грезы о счастливых временах, о временах, когда закончатся, наконец, ненастные дни. Жонглер видел, как колдовали над струнами тонкие пальцы, но не успел он полностью насладиться их движениями, как женщина вдруг запела. Голос ее зазвучал сначала приглушенно, почти неотличимо от чарующих аккордов, но чем дальше
