Чего ради, дядько? Казаки тож недовольны. Давай, дядько, — голос у Анфитки стал еще жарче, — заберем сундук и до дому. А? Делов то: их девять, нас девятнадцать. В сундуке то, поди, ассигнации. А может и золотишко имеется…
— Разбойником хочешь стать?! — резко перебил Михей.
Анфитка сник.
— Да ведь обидно, дядько. Рвут всяк на себя, а мы чем хужее?
— Слыхали б тебя старики, отодрали бы нагайками на кругу, как Бог свят!
Совсем скисший Анфитка едва слышно ответил:
— Прости, дядько. Только смотреть на них на всех сил больше нет. Мы с тобой за веру, царя и Отечество, а они…
— То не твое дело, племяш. Исполняй мою волю, как батька твой завещал перед кончиной. А об остальном пущай у меня башка трешшит… А сейчас пойдем-ка посты проверим. Да Рима позови, одной ногой. Покуда оденусь, чтоб здесь был. Время не терпит…
Михей еще сапоги натянуть не успел, а Анфитка с Римом Загидуллиным уже на крыльце избы топтались. Урядник Загидуллин, сколько помнил его Михей, всегда был в сотне незаменимым казаком. Требовалось ли допросить пленного с пристрастием или пустить кого в расход — Рим всегда был согласен. Не то чтобы жесток был… Безжалостен, как всякий азиат, и к смерти, своей ли, чужой, философски относился.
Втроем прокрались по постам, тихо, словно звери поводя ушами и держа наизготовку карабины. Возле последнего поста Михей коротко махнул рукой, подзывая идущего замыкающим Анфитку.
— Здесь разговор о сундуке слышал?
— Здесь… Как догадался, дядько?
Михей, сдвинув баранью папаху на затылок, устало ответил:
— Молод ты еще, Анфитий, даром что… Изба твоя напротив? Эх ты, казак…
Часовые испуганно шарахнулись, когда на них выскочили три темные фигуры из-за пламени костра. Михей только сплюнул с досады, помянув недобрым словом преисподнюю:
— В-вояки, мать вашу… Кто ж так в карауле сидит? Вас же, б…й, за версту видать!
Обернувшись к Анфитке, коротко спросил:
— Который?
Тот молча указал на съежившегося под деревом молодого солдатика. Михей махнул рукой на второго дозорного:
— Анфитий, придержи…
Анфитка мгновенно обезоружил седоусого фельдфебеля и приставил к кадыку острие шашки. Внося ясность, прошипел, дико вращая глазами:
— Пикнешь — как Бог свят порешу.
Молодой солдат безропотно отдал Михею карабин и беспомощно замер под шашкой Загидуллина. Воронов, откинув оружие в сторону, глухо велел:
— Говори, что о сундуке знаешь. Да не шуткуй с нами, ежели жить хочешь.
— Богом клянусь — ничего!
— Ну?!!
От рыка Воронова Загидуллин вздрогнул и слегка утопил острие шашки под кожу, пустив тонкую струйку крови. Дернувшись, солдат зачастил испуганной скороговоркой:
— Ради Христа… Вашбродь… жизни не решайте, господин офицер. Ведь свои же мы!
— Все мы нынче свои, и друг другу глотки рвем, — перебил МИхей с досадой. — Да не сепети ты, говори ровно.
— Истинный крест, я… Купчина тот, Семисадов, в Минусинске к нам прибился, при отступлении. Слыхал я, как он их благородие, господина Вяземского, о покровительстве просил. Позавчера, как в Надеждино были на постое, я при их благородии вестовым состоял…
Судорожно дернув кадыком, солдат сглотнул слюну и, умоляюще глядя на Воронова, продолжил:
— Как стрельба на окраине зачалась, красные, значитца, набегли, я первым делом в избу кинулся, господина Вяземского упредить. А Семисадов, царствие ему небесное, на полу лежит, и дырка-то, вижу, в затылке…
— Поспешил, стало быть, их благородие? — уточнил Воронов.
— Мне то неведомо. Только смотрю, штабс-капитан сундук раскрыл и смотрит…
А глаза-то как у волка горят. Меня увидал, да как рявкнет, мало вены на лбу не полопались, ажник проняло меня хужей чем от красных… Уходили мы ввосьмером, и штабс-капитан девятый, на тачанке. А коняка его следом бежал. Послушный у него коняка, ага… Так всю роту и положили в Надеждино, без пулемета. Можа и жив кто остался, ежели в лес убег…
Тяжело дыша, солдат округлившимися глазами смотрел то на сверкающий возле самого горла клинок, то, умоляюще, — на Михея, смаргивая ресницами падающие на глаза капли пота со лба.
Помолчав, Михей резко разбросал костер, тщательно затоптал уголья, и махнул Загидуллину. Тот небрежно втолкнул шашку в ножны, не скрывая досады от того, что не довелось покуражиться. Анфитка отступил от второго дозорного. Михей еще с минуту постоял молча, широко расставив ноги и уперев левую руку в эфес шашки. Потом резко повернулся к солдату.
— Что в сундуке?
— Ваше благородие… Истинный крест — не знаю!
— Не ври мне!
— Богом клянусь — не видел! Только…
— Что 'только'? Что?
— Слышал я, Семисадов обещал штабс-капитану щедро отплатить за услуги.
'В Харбине… — это его слова, — в Харбине вы не будете нуждаться ни в чем'.
— В Харбине? Это точно? Сам слышал?
— Вот как вас.
Михей коротко взмахнул нагайкой, полоснув по голенищу юфтевого сапога, и шагнул к околице. Анфитка с Римом молча двинулись следом. Уже на ходу Михей сказал через плечо:
— Костры не жгите. Наведете красных — все кровушкой умоемся…
Фельдфебель, до сих пор не обронивший ни слова, пробормотал вслед, словно оправдываясь:
— Холодно, вашбродь. А на дороге внешний дозор имеется.
А когда казаки совсем растворились в темноте, грубо, с откровенной злобой добавил, скрипнув зубами:
— С-сучье вымя… Понацепили серебряных погонов и командуют. Ух, я бы вас всех…
Войдя в избу, где Анфитка ночевал с четырьмя казаками, Михей негромко распорядился:
— Анфитий, лампу запали. Урядник, выведи казаков, обождите на улице…
Дождавшись, пока казаки выйдут, Михей молча кивнул Анфитке на хозяйскую половину. Тот проворно нырнул за занавеску и вытолкал к Михею совсем не заспанную хозяйку, даром что ночь была на излете.
— Вот что, хозяюшка, — Михей кивнул женщине на лавку и, тяжело глядя на нее из-под лохматых бровей, велел. — Говори, куда мужик твой направился на ночь глядя, ежели беды не хочешь. К красным ушел, о нас упредить?
Хозяйка пожевала бледными губами, невидяще глядя прямо перед собой. Анфитка чуть вынул из ножен шашку, вопросительно поглядев на Михея. Подъесаул резко махнул зажатой в руке нагайкой, и клинок мягко скользнул обратно в ножны. Хозяйка тускло забормотала:
— Вся Расея на дыбы поднялась, не иначе как конец света скоро… Старший мой у вас служит, младший с партизанами по лесам мотается. За кого мне молиться? Оба дороги… Не к красным мужик мой пошел, не греши понапрасну, казачок. Офицер ваш, старший который, — хозяйка неожиданно остро, коротко взглянула на Михея, — вечор к себе вызывал. Велел ночью быть при нем, проводником, дескать, пойдет. От наших Пожаров до самой Монголии ни одной живой души нет. Ну а мужик то мой, понятное дело, охотник. Все тропы знает…
— Так офицер велел до границы вести?
— Ну а куда же? Я и говорю, от нас и до границы — ни хутора, ни деревни. Скит только
