– Левка, – тихо позвал я, и он открыл глаза. – Как ты себя чувствуешь?
Он долго молчал, потом слабо улыбнулся:
– Тебе – наука… Никогда не бегай от собак. Я один раз побежал и то…
Кто-то толкнул меня в плечо. Рядом стоял глухонемой. Указывая на Левку, он, что-то мыча, совал мне в руки бумагу, на которой было написано:
«Что с ним?»
Меня удивило, что глухонемой умеет писать. Я знал одного глухонемого у нас в Острогорске, так того отдавали даже в специальную школу, а он вышел оттуда таким, как и пришел. А этот глухонемой – грамотный, пишет на настоящем немецком языке. А мы еще смеялись над ним, когда видели его с газетой.
Отто протянул мне карандаш, и я написал:
«Его расстрелял Карл»…
Подняв руки и страшно замычав, Отто схватился за голову.
Спустя несколько минут в калитку вбежал тот самый доктор, который когда-то спас Большое Ухо от наказания баронессы.
– Убрать отсюда всех! – кивнул он в сторону толпившихся батраков.
Отдав Белке чемоданчик, доктор торопливо надел халат и склонился над раненым. По-моему, врач даже испугался, когда узнал Левку.
– Это – ты? – изумился он.
Мы перенесли Левку на порог амбара, и здесь доктор стянул с него грязную окровавленную одежду. До чего же изувечен был наш бедный друг! Вся грудь и живот его оказались изрешеченными дробью, а на ноге виднелись огромные рваные раны.
Лицо врача посуровело, и он сердито крикнул Белке:
– Чистую простыню и ведро горячей воды!
Мы с Белкой положили Левку на простыню, доктор осторожно ваткой стал обмывать его многочисленные раны.
– Милый мальчик, – услышал я шепот доктора. – За что тебе достались такие муки?
– Выживет, доктор? – спросил я.
Старичок молчал. Он старался не смотреть мне в глаза, и я понял, что надежды мало.
– Ничего опасного, – сказал, наконец, врач. – Он только потерял слишком много крови…
– Я дам ему свою кровь, – вскричал я.
– Я тоже, – горячо поддержал Димка.
Доктор печально улыбнулся:
– Вы и так слишком слабы. Вам тоже надо держаться.
– Мы-то продержимся! – Димка закатывал рукава. – Правда, Вась?
– Доктор, – подошел Заремба, – если надо, каждый из нас даст кровь. Лишь бы мальчик был жив.
У доктора, как назло не было с собой препарата по определению группы крови, и он попросил у Камелькранца лошадей, чтобы съездить домой. Я вызвался сопровождать врача: мне казалось, что всякий другой будет ехать слишком медленно и не успеет вовремя вернуться, чтобы спасти Левку. Отто быстро заложил тележку, я сел на облучок и свистнул…
Ох, и мчались же мы! Я до того озверел, что лошади боялись меня еще больше, чем Камелькранца. Когда вернулись в имение, Отто поторопился поскорее увести лошадей в конюшню, чтобы управляющий не заметил, до чего я довел их.
Взяв пробу на кровь у меня, Димки, Юзефа и еще нескольких поляков, разглядывая пробирки, доктор улыбнулся:
– Удивительное дело! Ты – русский, он – поляк, а кровь у вас одной группы.
Действительно, только у меня да у Юзефа кровь была такая же, как у Левки. Но сколько я ни просил перелить мою кровь, доктор отказывался.
– Ты слаб, – твердил он и смотрел на могучие плечи Юзефа: – А этому богатырю ничего не сделается.
Юзеф, улыбаясь, подставил руку под шприц.
– Ну вот, – проговорил я, когда доктор сделал операцию и Левка снова открыл глаза, – теперь мы с вами братья, дядя Юзеф, братья по крови.
– И не только теперь, – подхватил Заремба. – Мы давно стали родными. Что бы ни делали наши короли и русские цари, поляки и русские всегда были братьями.
ФОГЕЛЬ ОТКРЫВАЕТ КАРТЫ
Нетрудно надувать людей, которые только и думают, что о деньгах.
Уже начинало темнеть, а мы с Димкой все сидели на соломе около нашего товарища. Левке было плохо: он то терял сознание, то открывал глаза и смотрел неподвижно вверх. Вдруг приподнялся, сел и горячо сказал:
