1
Первое, что услышал Глеб, когда пришел в себя, был гулкий перестук капель. Где-то совсем рядом капала вода, и он, не торопясь прозреть, решил, что идет вялый дождь. А потом в отдалении кто-то что-то крикнул коротко и невнятно, и глухое эхо отозвалось, повторяя неразборчивое слово.
Глеб открыл глаза. Над ним выгнулся дугой низкий каменный потолок, сплошь покрытый плесенью. Маленькая щель окна, забранная решеткой, показывала далекое, неестественно синее небо. Даже и не небо, а лишь крохотный осколок его, картинку с его изображением.
Глеб поднялся на локте и огляделся.
Он лежал на охапке гнилой соломы. С трех сторон его окружали глухие каменные стены. С четвертой стороны – прямо перед ним – находилась ржавая решетка из толстых прутьев. За ней был узкий темный коридор, на противоположной стороне которого он разглядел еще одну решетку – по-видимому, еще одну камеру.
Голос приближался. Кто-то повторял короткое слово, и Глеб все никак не мог его разобрать.
Он уже понял, что находится в тюрьме, и даже догадывался, за что именно его посадили, но кроме всего этого, еще что-то важное беспокоило его, что-то не давало покоя. И он не мог понять, что именно…
– Завтрак, – Глеб наконец-то разобрал слово.
По темному коридору за решеткой кто-то нес заключенным завтрак.
Глеб встал.
Что-то не так…
– Завтрак… – раздалось уже совсем близко. В коридоре сделалось чуть светлей.
– Завтрак!..
Глеб зажмурился, на мгновение ослепленный светом факела. В решетку ткнулась миска с бурой баландой, в которой плавал раскисший кусок хлеба. Глеб схватил ее, и сутулый человек пошел дальше по коридору, волоча за собой скрипучую тележку с водруженной большой кастрюлей и монотонно каркая:
– Завтрак!..
– Эй! – окликнул его Глеб. – Меня скоро выпустят? За что меня посадили?
В коридоре вновь стало темно. Человек, не обращая внимания на вопросы Глеба, уходил прочь.
– Эй! – Глеб вцепился в прутья решетки, прижался к ним лицом, пытаясь высмотреть если не фигуру тюремщика, то хоть отблески факела на стенах. – Я ничего не сделал!
– Завтрак… – раздалось совсем уже тихо.
Вновь стало слышно, как с заплесневевшего потолка капает вода. Глеб опустился на охапку соломы, с опаской понюхал баланду. В общем-то пахло вполне съедобно, почти аппетитно, особенно если учесть, что он вот уже второй день обходился без пищи. Единственная проблема заключалась в том, что ложки ему почему-то не дали. Возможно, заключенным ложка не полагалась.
– Эй, – сказал Глеб негромко, скорее для себя, чем для человека, разносящего еду, – а чем я буду есть?..
Естественно, ему никто не ответил, если не считать далекого гулкого отголоска, в котором еще можно было разобрать что-то похожее на слово «завтрак».
Смирившись с таким невниманием, Глеб через край, бычком, стал хлебать баланду. Она была еще теплой и на удивление густой. Выхлебав все до конца, Глеб начисто вылизал миску и отставил в сторону. Пожалуй, нахождение в тюрьме имело кое-какие положительные стороны.
– Привет, парень, – раздался вдруг негромкий голос как бы из ниоткуда. Глеб вздрогнул и поднял голову. Если с ним и могли сейчас говорить, то лишь из камеры напротив. Но там было так темно, что Глеб ничего не мог разглядеть.
– Ты кто? – осторожно спросил он.
– Что, не узнал меня? – Сомнений не было – голос доносился из соседней камеры.
– Нет.
– Он меня не узнал! – затараторил невидимый собеседник. – Должно быть, у него столько знакомых, что он просто не помнит их всех. Да? Это так? У тебя много знакомых, парень? Так много, что ты не узнал меня?
– Рябой Пес!
