Антонина Клименкова
Русалки — оборотни
ПРОЛОГ
В некотором царстве, в некотором государстве, недалеко от деревни Малые Мухоморы…
Колеса делали полный оборот — и оси тихонько поскрипывали, словно сетуя на тяжелый груз. Запряженная в телегу лошадь ступала почти бесшумно, копыта утопали в мягкой дорожной пыли, при каждом шаге поднимая легкое золотистое облачко. Задремавший было Фома Лукич очнулся от назойливого писка. С трудом подняв отяжелевшую, будто свинцом налитую руку, прихлопнул широкой ладонью усевшегося на потную шею комара. Осоловевшим, безрадостным взглядом проводил медленно уплывающий в солнечное марево цветущих лугов, слепящий бликами изгиб реки. Осталась позади темная дуга мостика, подпертого шаткими бревнами, на локоть от зеленой воды облепленными тиной. Телега въехала под сень леса. Раскаленные добела небеса над поникшими от зноя полями наконец-то снова сменил изумрудный шатер густо сплетенных ветвей.
Почуяв блаженную прохладу, повеявшую от пока еще невидимых, но уже близких озер, лошадь повеселела — тряхнула ушами, шумно всхрапнула, точно вздохнула с облегчением. Фома Лукич тоже втянул носом сыроватый воздух, не удержался, сладко зевнул. Уставший от солнцепека, заслушался звонкого птичьего пения и совсем сомлел. Отпустил вожжи, покачиваясь на своем сиденье из мешка с мукой, незаметно для самого себя снова стал клевать носом. И очень скоро голова его вовсе упала на грудь, борода, будто жабо, легла в распахнутый ворот рубахи. Нос принялся выдувать замысловатые, хотя и однообразные трели.
Убаюканный мерной поступью «скакуна» и собственным аккомпанементом, Фома Лукич, разумеется, не замечал происходящего вокруг. Потому появление русалок для него оказалось вещью совершенно неожиданной.
Вздрогнув от оглушившего вдруг задорного клича и открыв глаза, Фома Лукич, к удивлению, обнаружил свою неспешно катящуюся телегу окруженной хороводом веселых, беззаботных девушек.
Все как одна были они в пышных венках, сплетенных из веток ивы и болотных цветов — купальниц да кувшинок. У всех волосы не в косах, как положено, а распущенные, вольно по ветру развеваются. И одеты все одинаково — в рубашки длинные, не подпоясанные, простые, но из полотна такого тонкого, что аж просвечивает. Как есть русалки!..
Фома Лукич поначалу растерялся, глядя на хохочущих и подмигивающих ему безобразниц. Потом опомнился, перекрестился, плюнул и торопливо подстегнул лошадь. А девицы-русалки, держась за руки, смеясь и распевая развеселую песенку с неприличным припевом, танцующей цепочкой обежали вокруг прибавившей ходу телеги и, помахав на прощанье, унеслись прочь своей дорогой.
— Тьфу ты!.. Обнаглела совсем нечистая сила! — пробормотал Фома Лукич, неотрывно глядя вслед исчезнувшему видению, меж тем не переставая подгонять кобылу. — Чего только не примерещится…
Когда ж он наконец-то повернул голову и вперед посмотрел — ничего уж поделать не мог. Успел только охнуть — и получил дубиной по лбу. От удара из глаз искры полетели, а сам Фома Лукич кубарем свалился с телеги. Испугавшись, лошадь пустилась вскачь, отчего вслед за ним скатились еще бочонок с маслом да два мешка муки.
Однако разбитым лбом несчастья Фомы Лукича не ограничились. Сверзшись с облучка, он угодил в колючие кусты малины, после чего, будто яйцо по пасхальной горке, изрядно прокатившись по склону, по кочкам, сучкам и разному хворосту, оказался на дне глубокого оврага. Остановился, пребольно стукнувшись хребтом о ствол сухой корявой осины.
Поднялся на четвереньки — и увяз по локоть в тухлой болотной жиже.
Сплюнув прошлогодний багряный лист, замер, прислушиваясь, не бегут ли за ним эти неожиданно напавшие разбойники… Так и есть — сверху, с откоса слышался приближающийся шум. Фома Лукич заспешил, заторопился, но встать не сумел — руки-ноги разъезжались на склизких кочках. А разбойники уж близко… Вдруг кусты раздвинулись — Фома Лукич в ужасе распластался на земле, прикрыл голову руками. Прямо над ним со страшным грохотом что-то врезалось в дерево, с треском раскололось и обрушилось на него сверху, на ушибленный хребет…
Часть первая
ЦВЕТОЧКИ
Глава 1
Заиграйте, струны тонкие,
Ой. да спойте, гусли звонкие,
О делах старинных,
О событьях дивных.
То ли быль, а то ли небыль —
Я не знаю, сам там не был…[1]
Василий напружинился, подобрался… Но вдруг замер, прислушиваясь. До заветной цели оставалось всего каких-то два прыжка — но за забором послышались шаги. Это еще кого несет? Все нормальные люди сейчас либо в поле, либо на огородах… На всякий случай Василий юркнул в кусты. Может, это староста вернулся? Если узнает, что его хотели обокрасть — уши надерет. А Василию ушки дороги, они ему еще понадобятся. Сейчас вот, схоронившись в крыжовнике, он их навострил — походка явно немолодая, шаги шаркающие. Приближаются к калитке… Василий повел носом — пахнуло жареными семечками. Все ясно, это не староста. Это одна из тех-кто-сидит-на-лавочке. Василий расслабился. Их он не боялся, они не опасны — если и заметят, ни за что не догонят.
Сквозь щели в досках было видно цветастую юбку, прошествовавшую мимо калитки, стоптанные войлочные тапки. Проводив их взглядом, Василий подождал еще чуток. И лишь убедившись, что снова стало тихо, покинул убежище. Осторожно, неслышной легкой тенью устремился к крыльцу. Конуру Гектора — хоть тот сладко спал, зажав в зубах кость и пуская слюни, — благоразумно обошел стороной. На кур внимания не обратил, не до них сейчас.
На крыльцо взлетел одним прыжком — точно на перила. Удержал равновесие, встал прямо. Поднял голову, щурясь от бьющего в глаза яркого солнца, оценил расстояние.
Веревка оказалась натянута выше, чем он думал. Зато развешанная на ней рыба вблизи выглядела намного крупней и привлекательней. И засохнуть, одеревенеть окончательно кажется, еще не успела…
Василий поднялся, вытянулся во весь рост, обняв столб — но веревку привязали почти под самым козырьком крыши, отсюда не достанешь. Он попробовал подтянуться, но тоже не получилось. Неудобно, не уцепишься как следует, столб гладкий, без всяких зарубок, резьбы, не то что у соседей…
Тут надо подумать, решил Василий. И уселся размышлять.
Меж тем желтые глаза его по привычке зорко следили за курами и цыплятами, гуляющими по двору, за сопящим Гектором, залетающими без толку бабочками. Жаркое летнее солнце припекло бок, захотелось спать. Василий улегся поудобней, покрепче вцепился в дерево, свесил с перил одну ногу. Глубоко вздохнул. Пахло липой, смородиновым листом, петрушкой с грядок, хозяйкиными цветами. Со стороны речки тянуло сыростью, стиркой, лягушками и мокрыми гусями. К вечеру гроза, пожалуй, соберется…
