— Стойте! — выпрямилась Глаша. — Никто никого не зарезал! Никого ловить не надо! Она жива. Просто без чувств. Ее нужно перенести в дом…
— Пропустите, — сквозь толпу протолкалась Марьяна-ведунья. Нагнувшись над окровавленной Яминой, быстро ее осмотрела, пощупала, принялась расстегивать платье: — Ее нужен воздух, расступитесь!
— Беременная, что ли… — пробормотала она так тихо, что слышала одна Глаша.
Глаша помогла справиться с пуговицами, при этом незаметно вытащила из-под рубашки лоскутки от мячика. Почему-то из всего увиденного он больше остального поразил ее.
Кто-то принес воды, плеснули в лицо, дали попить. Едва придя в себя, на посыпавшиеся со всех сторон вопросы Ямина отвечала слабым голосом, запинаясь:
— Не помню, как тут оказалась… Он набросился из темноты… Схватил… Ах, как больно!.. У него клыки, волчьи…
— Так волк, что ли?
— Нет, — помотала она головой, — человек!.. Он меня… Ох-х, не могу сказать!.. И укусил, клыками своими укусил — в шею и сюда… — и, прижав к шее дрожащее пальцы, подтянула другой рукой юбку, обнажив кровоточащую рану на ноге.
Над поляной пронесся общий вздох-стон.
— Кто?! — заорали мужчины, сжав кулаки.
— Да что ж это за нехристь? — охнули бабы, прикрыв в ужасе ладонями рты.
— Это… — прошептала чуть слышно пострадавшая. Все подались вперед, силясь расслышать. — Это… — повторила она с волнением в голосе, несколько громче. — Это тот иностранец, что гостит в усадьбе барона…
Это услышали все.
И, словно в подтверждение, небеса разразились громом. И молнией. Дважды.
Хлынул ливень, и застывшие в страхе люди увидели, как струи дождя полились сверху, сквозь листву деревьев им на плечи, на головы, окрашивая белые рубахи и светлые платки в красноватый цвет. Алые капли падали, алые разводы растекались по загорелой коже, по темнеющей на глазах материи…
— Это знак! Это проклятье свыше! — истошно закричали в толпе, до того оцепенело молчащей.
— Это наказание за то, что крещеные люди приютили у себя чертово отродье! — поддержал еще один визгливый голос.
— Убить его! На костер! Удавить! Утопить! — наперебой взорвалась криком толпа.
Зарычав, рассвирепевший народ гурьбой двинулся прочь из сада, с окровавленной якобы жертвой остались лишь три старушки, знахарка и Глафира.
Последняя, отойдя в сторонку, разжала кулачок и воззрилась на лежащий на ладони клочок измазанной красным кожицы.
— Свиной пузырь? — прошептала она. — И… — лизнув палец, — клюквенный соус, кислый!
Вновь зарядил дождь, и вновь под серебристым покровом Феликс не заметил, как исчез из вида итальянец.
Поднявшийся ветер свистел в кронах, деревья раскачивались, скрипели ветви. То и дело грохотал гром.
В очередной белой вспышке Феликс увидел…
На открывшейся поляне стояла толпа народа, ощетинившись вилами, косами и топорами. Чадили тусклые факелы. У мужиков, что впереди, горели безумием глаза, от них валил пар, капли дождя отскакивали брызгами от потных загривков, широких плеч.
Винченце застыл перед нацеленными на него орудиями труда — тонкий силуэт перед пышущей грудой ярости. На выскочившего из-за деревьев Феликса он медленно поднял руку:
— Стой, Феникс, не двигайся. Не кричи и не сопротив ляйся. Они озверели. Вон, даже лопаты принесли, чтоб сразу закопать.
— Послушайте, люди! — Феликс не внял его предостережению и шагнул вперед, заслонив собой Винченце. — Давайте поговорим…
— Он и монашка околдовал! — пронзительно завопил женский голос.
И толпа ринулась на них двоих.
— Ну идемте узе домой, сколо глоза глянет, — продолжала канючить Ариша, цепляясь за рукав брата.
Ребят не напугали сгущающиеся тучи — ответственные блуждающие огоньки и эту ночь провели на берегу реки в поисках клада. Однако удача все не желала им улыбнуться, погода портилась, и надежда отыскать сокровища слабела с каждой каплей, пока что изредка падавшей с потемневшего неба.
— Какие глаза глянут? — поддразнил девочку Прошка.
Ему тоже совсем не хотелось оказаться в грозу здесь, у реки, а не в тепле и сухости у себя дома. Но снова сдаваться, впустую потратив уйму времени, было обидно.
— Крова-а-авые глазищ-щ-щи чудищ-ща из кустов, — подхватил Тишка замогильным голосом.
— Где? — пискнула Ариша, оглянувшись кругом. — Да ну тебя, дулак!! Вот гломыхнет глом, весь пломокнешь, заболеешь и чихать будешь! Бабка тебя будет голчицей колмить — и поделом тебе!..
— А ну цыц! — шикнул на нее брат.
От неожиданности не привыкшая к такому обращению с его стороны девочка замолкла.
Все как один уставились на свечку в его руке: голубоватое пламя разгорелось, зашипело, стало зло плеваться яркими искрами. Лягушка, до того тихо дремавшая в берестяном туеске, громко подала голос. За ней раскричались и остальные лягушки, сидевшие у ребят кто в мешочке, кто в поставке под крышкой.
— Это они к дождю, — неуверенно предположил Прошка.
Тишка освободил свою, и лягушка с готовностью спрыгнула на землю.
— Квакнулась, — прокомментировала Ариша.
Сделав два скачка, лягушка дальше удрать не спешила, наоборот, уселась на месте и принялась, раздувая горло пузырем, оглушительно орать.
— Может, ты ее слишком сильно обдымил папоротником? — спросил Прошка.
— Все по инструкции, — важно заявил Тишка. — Как синьор Викентий велел.
Тогда ребята отпустили всех лягушек — и все они дружно запрыгали к тому месту, где сидела первая. Сгрудившись, занялись хоровым пением, поглядывая на замерших хозяев.
Ради проверки Прошка забрал двух квакушек, отнес на несколько шагов, покрутил — но они спешно прискакали обратно.
— Лопату тащите! — закричала засиявшая Ариша. — Где лопата? Опять потеляли, олухи?!
Глава 8
Филин на сосне икал:
Мышь крылатую поймал.
Упыри-нетопыри
До изжоги довели!
По счастью, крестьяне не воины. Бьют тяжело, с размахом, но неумело и меткостью не отличаясь. Винченце отделался легкой царапиной — немедленно зажившей. Феликса украсили десяток синяков и рассеченная бровь, кровь струйкой стекала по переносице и щеке. Но большинство мужчин деревни ушли восвояси хромая, икая, сплевывая зубы и криво косясь — в основном получив сии увечья в общей свалке от рук родных соседей. Кое-кто даже окривел и проткнул лапти вместе с ногой, наступив на собственные грабли. В общем, наутро протрезвевшее население Малых Мухоморов вознесло благодарственные молитвы, что, воюя в горячке, не погибли от собственного оружия.
Но это поутру. А пока что ночь казалась бесконечной, время тянулось точно капля свежей смолы…
