пошлем ее от женщин тундры в наше большое правительство, пусть защищает наши интересы.
Смеется девушка:
— Совсем захвалите, загоржусь тогда. А что вы думаете, могу и в правительство! Теперь для женщин все двери открыты. Вот только учиться надо.
Глаза у Ватане горят пуще прежнего. Она рассказывает женщинам об их равноправии.
— И я, и старая Неркаги могут управлять не только артелью, но и всем округом, а может быть... — она останавливается, чтобы перевести дух, — всей тундрой, понимаете, всей — от моря до моря...
Ей всего восемнадцать лет. Два года назад Ватане едва говорила по-русски. Сейчас она — председатель женской пошивочной артели, лучший организатор ненок.
— Хотите, женщины, я расскажу вам о себе?
Ватане удобнее уселась на скамейке около окна. Зажгли свет.
— Вы хотите, чтобы я рассказала о себе? Хорошо! Только не знаю, с чего начать. Я еще так мало жила, да и понимать-то себя стала совсем недавно, — с тех пор, как записалась в комсомол.
— Думы, они как облака над тундрой, молчаливые и конца края им, кажется, нет. Хорошо, когда знаешь путь, а нет, — блуждаешь бесцельно, как ветер шалый. Я-то теперь свой новый путь знаю.
Начну сначала.
«Наш чум, облезлый и холодный, стоял в Надымской тундре рядом с просторными новыми чумами хозяев. Зимой воет вьюга, как старый шаман, она кружится в бешеной пляске. В такую погоду плохо в тундре. Даже зверь уходит в логово, и олени зарываются в пушистый снег.
Хорошо тогда сидеть в просторном чуме: горит яркий огонь костра, и ветер разбивается о плотные нюги.
Хозяин Тайме Майле, в расшитой песцовой ягушке, похожий на горящее небо[48], развалясь на мягких шкурах, с наслаждением пьет липкую оленью кровь, размазывая красные полосы на жирном оплывшем лице.
У него две жены. Они хлопотливо суетятся около хозяина, настороженно ждут приказаний.
— Слушай, баба, — обращается Майле к одной из них, — сходи к Няруям, пусть с сыном идут смотреть песцовые ловушки и стерегут стадо.
— Буря на улице, как дойдешь до чума? В двух шагах ничего не видно, собьет ветер с ног, — нерешительно жалуется жена.
— Иди, — приказывает он, — какой хозяин свой народ не заставляет работать? Они едят мою пищу, ездят на моих оленях. Я для них закон. Без меня не обойтись, подохнут с голоду, как потерявшаяся в тундре собака. Иди к Няруям и скажи мой приказ.
Когда ушла жена хозяина из нашего чума, не выдержал старший брат Николай. Кажется, сильнее, чем буря, сердился он, изливая накопившуюся злобу:
— Неужели, отец, послушаешь лютого волка! Он даже собак пустил в чум, а нас гонит работать. С меня хватит. Уйду, совсем уйду, лучше подыхать в тундре, чем мучиться у этой собаки.
— Ой, ой какие слова ты говоришь, Николай! — испуганно кричал отец. — Что скажет хозяин, если узнает? Пропали тогда, плохо будет, узнает хозяин...
— Пусть слышит, мне все равно. Почему он может греться у костра, а мы должны таскаться по тундре, когда и собаки прячутся в чум?
— Пошто так говоришь? Он богатый. У него много важенок и быков, много белоснежных шкурок песца. Тысячу зим и лет так заведено. Кто не имеет оленей, тот не имеет слова, он слушает богатых. А кто откажется от богатства? Все хотят иметь много оленей и тогда могут распоряжаться. Такой закон тундры, так учат старики и шаманы...
Но Николай уже не слушал отца, он выскочил на улицу, одел лыжи и ушел в буранную тундру.
— Куда ты?! Погибнешь один! — кричал в темноту отец; крик его подхватил ветер и понес в чернеющую пустоту ночи.
Мать плакала тихо, надрывно, а я едва понимала, что произошло. Тоже хотелось плакать, но слез не было.
Отец и младший брат Иван вышли, из чума. Они выполняли хозяйский приказ.
Прошло два буранных дня, Иван на себе приволок отца в чум. Старика положили около костра, он стонал и без конца жаловался на то, что старая кровь уже не греет больше, умирать надо.
Ночью он обрывающимся голосом говорил мне правдивые слова о свирепом хозяине Солиндере Сатоли и его работнике Ябтонэ. Этот рассказ был такой же печальный, как и сама жизнь отца.
«...Солиндер Сатоли — невода хозяин, со своим батраком рыбу добывал.
Этого батрака имя Ябтонэ.
Летом вместе жили. Невода хозяин много заставлял работать батрака... Батрак Ябтонэ в чуме сидит. Тэтто Солиндер пришел, ругаться стал:
— Почему сидишь? Неводить надо.
Бедняк Ябтонэ сказал:
— Я хвораю, сегодня не пойду неводить.
Очень много кричал хозяин. Очень много худых слов говорил он.
— Много говорить плохо. Итти надо, одевайся. Скорей — неводить надо.
Батрак пошел неводить. Сатоли на руле сидит, Ябтонэ гребет, и брат Ябтонэ — с неводом. На песок пришли, на реке неводят. Этой маленькой реки имя Хаиго-яха. У этой реки озеро есть, к этому озеру пришли. Солиндер сказал:
— Из этого озера рыбу в речку гнать надо. Ты пойди.
Батрак Ябтонэ сказал:
— Я больной, не могу.
Опять очень много кричал Сатоли, а вода была холодная, как лед.
— Снимай одежду, иди в озеро!
Сатоли веслом замахнулся, высоко его поднял, как хорей.
Сердце стучать перестало у Ябтонэ: испугался, одежду снял, в воду пошел. В воду до плеч зашел, ногами зашевелил, рыбу пугать стал.
Брат старший в лодке сидит, все видит. Ябтонэ все больше в воду идет, одна голова осталась, а потом совсем ушел, не видно стало. Затем половина головы и руки показались. Старший брат Ябтонэ кричит:
— Брат мой тонет!
Сатоли говорит:
— Нет, не потонул, играет.
Потом совсем Ябтонэ ушел в воду, не видно стало. Только руки иногда немного видно. Старший брат Ябтонэ снова кричит:
— Итти надо, ловить надо.
Солиндер говорит:
— Терпит. Не умрет, рыбу ловит, рыбу он пугает.
Потом нога показалась. Старший брат Ябтонэ говорит:
— Пойдем скорее, поймаем.
Солиндер говорит:
— Нет, это он руками рыбу ловит. Хороший батрак у меня есть, работу любит, исполняет.
Неводом искать стали. Невод пришел, там покойник лежит, совсем умер. Старший брат Ябтонэ нос у покойника зажал, нога зашевелилась, Сатоли сказал:
— Не трогай, неводить надо, умер он.
Покойника бросили.
Долго неводили, потом много раз бросали невод в речку, много раз умирала рыба. Ябтонэ лежал на берегу. Был он мертвый, но смотрел в небо.
Умер человек...
— Хой, хой!»[49]
Отец кончил рассказ, минуту молчал, потом с усилием приподнялся с оленьих шкур, сказал мне последние слова:
— Моя дорогая Ватане, твой отец уже не будет ездить на оленях, не будет ходить на лыжах и проверять
