песцовые ловушки. Жди Николая, — он крепкий мужчина и не погибнет в тундре. У него большая правда в словах. Кто знает, может, ненцы будут жить по-другому. Пусть Николай простит старика...
Отец умер спокойно, тихо расстался с жизнью. Старуху-мать окончательно подкосило горе. Хозяйство чумов пришлось вести мне да брату. Я выучилась ловко кидать тянзян, могла не хуже мужчин управлять оленьей упряжкой, старалась делать все, что заставит хозяин.
Но Тайме Майле знает законы. Разве может баба заменить мужчину? Она приносит позор и несчастье. Ушел хозяин вместе с оленями, остался наш чум один в тундре.
Иван промышлял песца. Каждый день приносил он новые и новые. шкурки. Мы бережно укладывали их в нарту, а потом долго рассуждали о том, как поедем на далекую факторию и сменяем белоснежные шкурки на много калачей, бус и разноцветных материй...
Оленей у нас осталось только пять, а где далекая фактория, мы оба не знали.
Я надеялась на возвращение Николая. Если он не погиб — вернется обязательно. Часто всматривалась в горизонт, напряженно искала глазами оленью упряжку.
Солнце не покидало неба, слепило глаза.
«А вдруг Николай не приедет?», — спрашивала я у тундры, но попрежнему молчит она, огромная, белая.
Неожиданно приехал Николай. Попрежнему подвижной и веселый, он ловко остановил взмыленную упряжку.
— «Ватане, встречай гостей», — слышу я. Казалось, что это сон. Тундра наполнилась шумом; рядом с упряжкой брата остановилось еще много нарт и оленей. На них были незнакомые люди — русские и ненцы.
Гости пили горячий чай и разговаривали по-непонятному о непонятном. Особенно горячился русский, со странными блестящими стеклышками поверх глаз. Он, вероятно, недавно выучился говорить по-ненецки и постоянно сбивался.
— Нам нужно прежде всего организовать бедноту, выделить из них хороших, надежных людей.
Тогда я впервые, услышала слова — «советская власть».
Наш чум перекочевал ближе к югу. В нем каждый день были люди, далеко заполночь разговаривали у костра о новом, жарко спорили, — строили планы на будущее.
Я внимательно слушала, стараясь вникнуть в смысл непонятной речи.
Однажды, когда Николай и Иван уехали в соседние чумы ненцев, к нашей стоянке пригнали стадо оленей. Впереди на нарте с упряжкой из белых важенок сидел Тайме Майле. Подъехав к чуму, он не закричал, как бывало раньше, а заговорил мягким и тихим голосом:
— Ани торово[50], Ватане, я пригнал к рам оленей, которые был должен. Скажите Николаю, что мой чум всегда для него открыт, мои олени всегда его. Зачем сердиться ненцам? Нам нужно дружно жить, так всегда учили большие люди тундры.
У меня горячая кровь залила лицо.
— Пошто пришел, хитрый волк? Нюга нашего чума закрыта для тебя, не найдешь ты здесь чашки чая. Зачем злой хозяин Тайме Майле стал так добр к бедной семье Няруев, раньше он никогда не ходил к нашему чуму. Знаю, боишься советской власти, боишься Николая. Уходи вместе с оленями. Не надо нам тебя.
Первый раз за свою жизнь я говорила так много и так сердито, — до тех пор, пока важенки Майле не скрылись в тундре.
Вечером на стойбище стало тесно от людей, нарт и оленей. Снова приехал Тайме Майле; около него суетился шаман Серасхо, кричал визгливо:
— Стыдно, позор вам! — грозился шаман. — Мертвецы ворочаются в могилах, Великий Нум шлет нам большую беду! Кого слушаете, ненцы? Забыли стариков! Тайме Майле выгнали вчера из чума Няруя, и кто — поганая девка Ватане. Кого слушаете? Русские отнимают от нас тундру, плохими станут олени, рыба пропадет в реках.
Тогда выступила я вперед и выкрикнула в лицо шаману:
— Не стони, хватит тебе, что награбил вместе с Майле! — и, обращаясь к собранию, говорила: — Они хотят купить Николая, предлагали много оленей, а оленей мы и так возьмем и у тебя, и у Майле для бедноты. Советская власть правильно говорит, все ее должны слушать. Разве вы, старики, не хотите жить хорошо?
Взбудоражилась тишина, заговорили все. Николая и еще многих ненцев выбрали, в район на съезд Советов.
Очень мне не хотелось снова оставаться одной в тундре, и когда брат собирался в районный центр Ныду, я пошла к нему.
— Возьми нас с собой, мы поставим чум рядом с большими деревянными чумами, я буду помогать строить Красный закон в тундре.
Семейный совет решил, как думала я. Скоро наш чум стоял в Ныде рядом с новым большим зданием райисполкома. Ивана послали учиться в далекий неведомый Ленинград. Прощаясь, он говорил мне:
— Не забывай меня, сестра, выучусь писать, сообщу тебе, как живу. Мне нужно много знать, так много, чтобы уметь все понимать. Учись и ты.
Каждый день к нам приходили комсомольцы, они повернули вверх дном все прежнее хозяйство чума. Вместо чадного костра появилась железная печка в углу, где обычно жили собаки, теперь висит умывальник, рядом с ним белоснежное полотенце и душистое мыло.
Комсомольская ячейка окружила меня вниманием. Ведь я была первой девушкой-ненкой, которая пожелала вступить в комсомол. Через два месяца я получила комсомольский билет и с головой ушла в кипучую работу ячейки. Днем училась в райисполкоме, писала еще непокорные буквы, а вечером долго не могла заснуть, стараясь вникнуть в смысл печатного слова.
Наступила весна. Комсомол готовил красный чум для обслуживания летних кочевий оленеводов. Мне досталось боевое задание — шить кисы для отъезжающих комсомольцев. Старательно выполнила заказ, кисы были просторные, теплые, расшитые красивыми узорами.
Но нужны были еще малицы. Их заказали в Норях. В то время красный чум уже собирался в путь. В ячейку пришла тревожная весть — с Норями связь прервалась. Как быть?
— Я сошью малицы, — предложила я.
Ребята не верили:
— Ты одна разве успеешь?
— Даю комсомольское слово. Малицы будут готовы к сроку.
Два дня ходила по окрестным чумам, агитировала, уговаривала женщин, пока не добилась своего. Так организовался первый ненецкий пошивочный коллектив в Ныде.
Заказ комсомола был выполнен. Теперь артель брала уже другие заказы. Все женщины впервые работали самостоятельно от мужчин и заработок распределяли сами.
Ватане Няруй стала председателем артели.
Летом с первым пароходом я, Ватане, получила письмо от Ивана. Брат писал:
«Мои товарищи и сестра Ватане! В первых строках моего письма шлю пламенный товарищеский привет из далекого города Ленинграда. В настоящее время живу я хорошо, здоровый, а также и все мои товарищи здоровы, все мы в одном классе учимся, кто приехал из нашей тундры.
Как я ехал учиться, Солиндер-старик мне говорил: «Ты поедешь учиться, там в незнакомую землю увезут тебя. Тебя там учить будут в той земле.
Поставят палку вот такую, как моя рука, тебя заставят по ней ходить. Внизу под палкой железо, как мой пальцы, много есть.
Если ты худо пойдешь, упадешь на это железо и здесь умрешь. Если не упадешь, в солдаты пойдешь. В другой стороне солдаты тоже есть, в тебя стрелять из ружья будут, если попадут — умрешь. Никогда обратно не придешь...»
Человеку, который красной жизнью жить не хочет, я не поверил, не слушал кулака. Я верил тем, кто говорил — учиться надо. Теперь научился читать и писать, а когда хорошо грамотным буду, в тундру пойду.
Товарищи, приезжайте летом учиться в Ленинград, без ученья мы не сделаем хорошей жизни.
Пока все, напишу еще.
