начинало все путаться. Было пять часов утра, к ним подошел пьяный мужик и заговорил с Костей по- французски, он повторял с акцентом несколько фраз, которые, очевидно, выучил еще в школе, и хотя Маруся с утра и плохо соображала, потому что тоже не выспалась, ей показалось, что этот мужик придуривается. Тут Алик внезапно сказал ему:
— Иди, старый, отдохни, поспи. Достал уже.
Костя же захохотал и, хлопнув мужика по плечу, радостно подхватил:
— Да, старик, иди спать! Здоровый сон очень важен для хорошего самочувствия!
Мужик испуганно посмотрел сперва на Костю, потом на Алика, сказал:
— Извините, — и, попятившись, ушел.
Пьер носил бородку клинышком и усики, как у Адольфа Гитлера. Правда, усики он потом сбрил, и бородку подбривал тоже, делая ее все меньше и меньше, отчего она постепенно переместилась у него от центра подбородка к левому уху. Очевидно он брился без помощи зеркала, либо считал, что так и должно быть. Часто, отправляясь куда-нибудь, уже собравшись и выйдя за порог, он спохватывался:
— Черт! Я же не побрился!
И отправлялся бриться. Иногда он подбривал свои брови, которые росли у него кустами в разные стороны. Волосы росли у него даже на носу, когда же он ожидал приезда своей жены, он сбрил с носа волосы, но потом снова забыл про них, и они выросли еще гуще, чем прежде. На голове у него просвечивала большая плешь. Он все же не терял надежды восстановить волосы и, по совету одного своего знакомого аптекаря, мыл голову химической жидкостью с отвратительным запахом. Волосы от этого лучше не росли, но становились мягкими и пушились над головой, как нимб.
Одевался Пьер всегда небрежно, он редко стирал свою одежду и никогда ее не гладил, и не пришивал пуговиц. У него была еще одна особенность — он не носил трусов, а когда его спрашивали: «Почему?» — так как он рассказывал об этом всем вокруг, считая это своего рода достоинством, — он отвечал: чтобы не стирать. Поэтому его брюки всегда обрисовывали ягодицы и врезались между ними. При ходьбе Пьер расставлял носки в разные стороны и размахивал руками, как будто они были на шарнирах.
Пьер очень любил поесть, но это слабость всех французов, так что он не был исключением. В основном, он предпочитал дешевое вино и колбасу, но если были деньги, любил позволить себе что-нибудь повкуснее. Он покупал себе паштет из птицы, корнишоны, сыр бри, ветчину, только сладкого он не любил. Он любил женщин — это была его вторая слабость после вина и колбасы, причем слабость во многом нереализованная. Он объяснял, почему мужчина любит женщин — потому что его родила женщина, и он стремится туда обратно, вот почему на рекламных плакатах часто изображают голый женский зад — мужчины тогда товар точно купят, и женщины тоже, потому что они очень любят собственное тело. Когда он шел по улице и видел на рекламе голый зад, он подбегал поближе, и, указывая пальцем, спрашивал у собеседника:
— Жопа? Правильно?
— Жопа, жопа! — отвечал ему собеседник по-русски, потому что Пьер общался в основном с русскими, у него в доме все время жили русские. Именно русские научили Пьера матерным ругательствам и разным грубым словам, но некоторых слов он все же не понимал.
Когда доведенная до исступления Галя стала называть его «старый козел» и «мудак», значение этих слов долго оставалось для него неясным. Жившие тогда в доме у Пьера русские художники Настя и Валера объяснили ему, что «старый козел» — это что-то вроде «хороший парень», «свой в доску», а «мудак» — от слова «мудрый». Поначалу Пьер им не очень поверил, однако в воскресенье, встретив в церкви на улицу Оливье де Серр дряхлого старика из «белых русских» с трясущейся головой, который уже плохо соображал, он хлопнул его по плечу и спросил:
— Ну что, как дела, старый козел?
Старик посмотрел на него мутным взглядом и ничего не ответил, только неуверенно улыбнулся, а Пьер снова хлопнул его по плечу и воскликнул:
— Да ты настоящий мудак! — но опять никакой определенной реакции со стороны старика не последовало, он только слабо захихикал. После этого Пьер совершенно уверился в положительном значении этих слов.
Вот уже несколько часов Костя ходил вдоль трамвайной остановки в районе Порт Баньоле, одного из немногочисленных парижских районов, где ходили трамваи. Шел мокрый снег, дул сильный промозглый ветер, погода напоминала петербургскую, но в конце ноября в Париже тоже бывает довольно холодно. Косте казалось, что он стоит на мостике огромного корабля, которым является весь земной шар, но палуба которого каким-то парадоксальным образом ограничена этой остановкой, и стоит ему неосторожно сделать шаг в сторону, как он окажется за бортом, и тогда его уже никто не спасет, но самое главное, он тоже уже не сможет спасти мир, который окончательно провалится в бездну, погрузится на дно огромного космического моря. Костя чувствовал себя Капитаном, который в одиночестве должен выстоять вахту до конца и привести свое судно к берегу. Холода Костя почти не чувствовал. Мимо чередой проходили трамваи, Костя замечал их огни издали, ему казалось, что это огни встречных кораблей.
Он был командиром флота, флота, который только на время покинул российский берег, скрывшись в море от захватившей Крым Красной Армии. И вот теперь их корабль снова приближается к берегу, снова он и его товарищи совершат высадку, и отсюда с этого момента начнется возрождение России, ее «освобождение от большевистской сволочи» — эту фразу Костя с чувством произнес вслух и даже сплюнул на землю, как и положено было продолжателю дела адмирала Колчака, коим в этот момент Костя себя вообразил.
Время шло. Монотонное дребезжание проходящих мимо трамваев начало раздражать Костю, сначала немного, потом все сильнее и сильнее. Больше всего его раздражала полная детерминированность и предопределенность в движении проходящих мимо него металлических конструкций, то, что они все должны были двигаться по зараннее проложенной колее. Больше ему не казалось, что это корабль. Теперь ему казалось, что это огромные металлические болванки, совершающие поступательные движения вокруг земли, на которых как бы держится весь ход современной механистической технократической цивилизации.
Вдруг Костя почувствовал, что во что бы то ни стало должен остановить эту огромную машину, воспрепятствовать этому однообразному унылому движению и, тем самым, остановить весь это бессмысленный научно-технический прогресс и повернуть историю вспять. И прежде, чем очередной подошедший к остановке трамвай успел тронуться с места, он вдруг резким прыжком выпрыгнул на трамвайные пути, и, загородив ему дорогу, раскинул руки крестом, как бы принимая на себя всю тяжесть мира. Раздался звонок, Костя заметил, как лицо сидевшей в кабине женщины-водителя озарилось злобной улыбкой, и трамвай резко тронулся с места. В это мгновение кто-то с силой рванул его за рукав. Это какой-то случайный прохожий успел схватить Костю за руку и оттащил в сторону. Прохожий что-то громко вопил и ругался, толпившиеся вокруг на остановке пассажиры тупо смотрели на Костю, ничего не понимая. Вскоре все успокоились и разошлись. А Костя продолжал свою вахту.
Вдруг он заметил пробегавшую мимо него черную кошку, кошка зябко поеживалась на мокром снегу и прижималась к его ногам. Он подумал, что коты, в отличие от людей, полны грации и красоты, они никому не служат, это аристократы, ведь аристократы не должны работать, недаром ведь и сутенеров, которые живут за счет женщин, зовут «котами», он вдруг понял, что и он сам тоже был котом, огромным Котом, Котом Котов, который должен был спасти красоту мира, а вместе с ней и сам мир. Вокруг него сновали прохожие, они были враждебны ему, потому что у них была собачья сущность, это были суки, ссучившиеся, они все виляли, вихлялись, ускользали, убегали в улицы, в переулки…
Тут мимо него прошел мужичок небольшого роста, в потрепанной кепчонке и черной курточке, и Костя внезапно понял, что это есть самая главная Сука, которая поведет его отсюда, из Западной Европы в Сибирь, туда, где в лагерях, замурованные «во глубине сибирских руд», его уже ждут посвященные, воры в законе, авторитеты, которые и дадут ему ключи от мира. Эта идея пришла в голову
