Хищное любопытство блеснуло в глазах Марго, и она крепче сжала локоть Вадима. А уж когда она увидела, как бережно и любовно мелкая Дашка укрывает сумку курткой, то, сдержав острое желание покрутить пальцем у виска, твердо решила докопаться до истины…
Чтобы протиснуться к гардеробу, Глебу Сергеевичу пришлось поработать локтями и обматерить белокурого парня, разодетого в театральный костюм а-ля Юлий Цезарь. Пальцы на обеих ногах отдавили, кто-то дал локтем в бок, а крупная дама в откровенном бордовом платье дернула сумочкой так, что на рукаве образовалась зацепка. На плече еще каким-то образом остался алый след от помады – кому принадлежал отпечаток губ, так и осталось загадкой.
«Зачем я надел светлый костюм?! – ругал себя Воробьев, зло оттирая носовым платком пятно, но усилия не приводили к результату, наоборот, след на глазах становился больше и заметнее. – Черт бы вас всех побрал!»
Он уже сто раз пожалел, что приехал, поддавшись страхам и укорам совести, и поглядывал в сторону выхода.
Театр заманивал спектаклем, рассчитанным на взрослую аудиторию. Видимо, у народа к концу года образовался культурный голод, о чем свидетельствовала толпа зрителей, скучающих в ожидании звонка. В маленьком фойе было тесно и душно, а огромная елка с яркими ящичками для сбора денег могла вызвать только раздражение, потому что занимала слишком много места.
Протиснувшись к буфету, Глеб Сергеевич облегченно вздохнул, сложил и сунул в карман листовку с банковскими реквизитами театра и направился к кексам и бутербродам.
«Специально небось давку устроили, чтобы побольше денег срубить, вот, мол, как мы страдаем, войдите в наше тяжелое положение… – мысленно ворчал он, покупая слишком много: бутерброды, пирожные, шоколадные батончики, двойной кофе. – Посмотрите, у нас аншлаги! У нас гребаная елка! Скоро Новый год! Не скупитесь! Тьфу! Да если у вас такие аншлаги, чего ж бабки просите?»
Усевшись за круглый белый пластиковый столик, он нетерпеливо глотнул кофе и жадно отправил в рот половину бутерброда с ветчиной.
«С такими ценами могли бы сверху огурец положить и столовую ложку красной икры, – продолжил злиться Глеб Сергеевич. – А хлеб точно вчерашний».
Он поднял голову и замер с набитым ртом. Около кассы стояла дамочка-экскурсовод. В одной руке стакан с чаем, в другой – бумажная тарелка с кексом. Давняя знакомая (а по сути все еще незнакомка) оглядывалась по сторонам, прикидывая, куда бы присесть – свободных столиков не осталось, а мешать кому-то она явно не хотела.
– Поел, называется… – выдавил Воробьев и заработал челюстью, дожевывая.
Она увидела его – в глазах сначала вспыхнуло изумление, а затем радость, и направилась к его столику.
Глеб Сергеевич придирчиво оглядел дамочку-экскурсовода с головы до ног и тяжело вздохнул: «На похороны, что ли, собралась?» Черная юбка-трапеция доходила почти до щиколоток, серая кофта с геометрическим орнаментом подчеркивала бледность лица, а газовый платок (опять же серый), аккуратно повязанный на шее, удручал еще больше. Косметика отсутствовала, отчего возраст не становился загадкой.
«А я снегиря твоего купил», – злорадно подумал Воробьев и распрощался с возможностью спокойно поесть.
– Здравствуйте. Удивительно, мы опять встретились! Можно я сяду с вами?
– Садитесь, – натянуто ответил Воробьев. «Как будто у меня есть выбор!» – Угощайтесь, – он указал на стопку бутербродов и сладкое. – Мне все равно столько не съесть. Какая же духота и теснота… Стоило тащиться целый час, чтобы почувствовать себя селедкой в бочке!
– Ну что вы, – укоризненно произнесла она, взяв двумя пальцами кекс. – Это замечательный театр! Я сюда приводила племянников, пока они не выросли.
«Конечно, у нее есть сестры, браться, тети, дяди, и у всех вполне нормальная личная жизнь. Женятся, разводятся, скандалят и так далее! А она – одинокая гармонь, на которую с удовольствием родственнички спихивают своих отпрысков».
– Как вас зовут? – резко и даже грубо спросил Воробьев, не сомневаясь, что услышит и имя, и отчество, и фамилию.
– Сенечкина Инна Михайловна. А вас?
– Глеб Сергеевич.
Воробьев и не помнил, когда ему приходилось представляться подобным образом, почти всегда (за редким исключением, по работе) он знакомился с женщинами гораздо моложе себя и говорил просто «Глеб». То игриво, то с улыбкой, то легко, по-пацански, то значимо. Ему и имя-то свое нравилось – короткое, редкое, мужественное. Но Сенечкина Инна Михайловна и здесь удружила! Язык не повернулся назвать только имя.
Настроение Воробьева ухудшилось еще на пару пунктов, потому что он вдруг почувствовал себя не бравым парнем, покорителем юных сердец, а взрослым мужчиной, солидным человеком, отцом двадцатидвухлетней дочери.
– Очень приятно, – улыбнулась Инна.
«А мне не очень!»
– Ешьте, – бросил он и придвинул к ней одну из тарелок. – Значит, спектакль пришли смотреть?
– Да, вечер благотворительный, и, к счастью, именно мне достался билет. Дело в том, что билет прислали в офис, а никто идти не захотел. Я сейчас в строительной конторе подрабатываю, сестре помогаю… У нее скопилось очень много работы, и мне разрешили временно…
– А я пришел как раз из-за этой самой благотворительности, – едко перебил Воробьев. – Дела, знаете ли, добрые покоя не дают.
В глазах Инны промелькнуло восхищение, пальцы вцепились в край стола и побелели. Она точно увидела перед собой одно из чудес света и не знала теперь, как себя вести.
– А я же еще тогда, когда вы согласились меня подвезти, подумала: до чего же чуткий и отзывчивый человек! Вы спешили и все равно остановились. А потом денег с меня не взяли.
«Трудно было не остановиться, когда ты бросилась на лобовое стекло с тюками и сумками, кому ж в тюрьму охота, – усмехнулся Воробьев, не признаваясь, что похвала приятна. – Ненормальная, – на всякий случай добавил он».
Раздался первый звонок, и Глеб Сергеевич засуетился – это был отличный повод избавиться от дамочки-экскурсовода.
– У вас какой ряд? – спросила она.
– Третий. Партер.
– А у меня девятый.
– Желаю получить массу приятных впечатлений, – выдал он и старательно улыбнулся.
Но странно, во время первого действия Воробьев совершенно не мог спокойно сидеть, так и тянуло обернуться и посмотреть, где именно устроилась Инна? Он представлял ее тихой, серьезной, бледной, но с восторженным румянцем на щеках. Наверняка она внимательно следит за игрой актеров, и эта лабуда ей нравится. Она изредка открывает программку и читает фамилии лиц, причастных к происходящему на сцене. («Совершенно бестолковое и бесполезное занятие!») Тычет пальцем, читает и губами шевелит! Он оборачивался, но не находил ее.
– Гражданин, перестаньте вертеться, – дребезжащим голосом произнесла за спиной пожилая женщина.
– Вас я забыл спросить, вертеться мне или нет! – шикнул на нее Воробьев.
Глава 11
Здравствуй, Дедушка Мороз…
Даша выпила два стакана сока подряд и теперь с удовольствием уплетала эклеры. Шоколадная глазурь таяла и пачкала руки, но маленькую фею подобные мелочи не могли смутить, она облизывала пальцы и жадно поглядывала на корзиночки со взбитыми сливками и сахарные трубочки.
– Здорово! – охарактеризовала она происходящее и добавила: – Сейчас я поем и пойдем танцевать, ладно? Я очень хочу танцевать!
