говорим.
— И верно. И правильно. А шиш — это по-нашему дуля. Дуля, — повторил Мазепа, ласково гладя на Князя.
Засиделись так, что и времени как бы не стало. И дело было не в виски. А в том, какие слова проливал на измученные долгими поисками идеала души наших путников удивительный Мазепа.
— Вот, голуби мои, реденький у нас народ для такого-то пространства. И серо на нашей земле: серые птицы и в реках серая рыба. Самое теплое наше море и то — Черное, но и в нем нет кораллов, один сероводород, и рыба в нем плавает тоже без цвета. А все, что окрашено в один и тот же цвет, не может ни о чем поведать, Мавра одними своими глазами умеет больше сказать. — И становилось все яснее слушателям, что хозяин не так прост, как могло показаться. — Потому мы, присланные в эту серую землю, так жадно ждем чуда, алкаем яркостей и стремимся сюда, в райские кущи. Вот как толкует Василий Великий стих из псалма двадцать восьмого о гласе Господа, пресекающего пламень огня. Псалом, говорит Василий, напоминает о чуде, которое произошло с тремя отроками в пылающей печи. Тогда пламя разделилось на две части и, с одной стороны, пожигало всех стоящих вокруг, а с другой — приняло в себя Дух и доставило отрокам самое приятное дуновение и прохладу, так что они находились в спокойном состоянии, как бы под древесною тенью. То есть, голуби, хотя это пламя опаляло тех, кто находился вне печи, в то же самое время оно орошало отроков так, как будто они находились в тени дерева. Глас Господа, говорит Василий замечательные слова, нужен для того, чтобы огнем наказания стало непросвещающее, а светом упокоения осталось несожигающее.
— Понятное дело, — пробормотал Семен.
— А вот, чтоб вы лучше уяснили себе о природе рая, слова Ардапета Айреванского. В начале Бог сотворил огненное небо и в нем создал ангелов, разделенных на десять чинов и почестей и размножившихся до бесчисленного множества. Так как они созданы из несгораемого огня, прозрачного света и недвижного воздуха, то природа, число, слава и мера мудрости их остаются для нас недосягаемыми. Он сотворил также свет, отделив часть огненного эфира; также — огонь, воздух, воду и землю.
— И это ясно, дело полезное, — пригорюнился Семен, чувствуя, что не вмещает.
— И чтоб покончить с этим, приведу слова преподобного Иоанна Синаита. Он говорит, что тот же самый огонь называется и огнем потребляющим, и светом просвещающим. Имеется в виду святой пренебесный огонь благодати Божией. Благодать Божия, которую люди получают в этой жизни, одних опаляет ради недостаточности очищения, других просвещает в меру совершенства. Конечно, благодать Божия, голуби мои, не будет очищать нераскаянных грешников в вечной жизни. То, о чем говорит преподобный Иоанн Синаит, происходит в настоящее время. Подвижнический опыт святых подтверждает, что в начале своего пути они ощущают благодать Божию как огонь, опаляющий страсти, а впоследствии, по мере очищения сердца, начинают ощущать ее как свет. Вот Мавра не даст соврать.
Мавра склонила голову в знак согласия и смирения.
— Я ощущал ее как свет, — прошептал пораженный Семен.
А Князь ничего не сказал.
— И современные боговидцы подтверждают, что чем в большей мере человек кается и в процессе своего подвига получает по благодати опыт ада, тем в большей мере эта нетварная благодать может неожиданно для самого подвижника преобразоваться в свет. Та же самая благодать Божия, которая сначала очищает человека как огонь, начинает созерцаться как свет, когда он достигнет великой степени покаяния и очищения. То есть здесь мы имеем дело не с какими-то тварными реальностями или субъективными человеческими ощущениями, но с опытом переживания нетварной благодати Божией. С раем, голуби мои! — закончил Мазепа и поднял кухоль…
Так и сидели вчетвером, и переживали благодать, причащались виски и бурбоном и квасом освежающим, и закусывали, чем Бог послал олигархам, и знали, что все они одной крови. А цель достигнута.
Дачу они сняли. Под соснами. С веранды виднелось болото, они называли его озеро, этот вид рождал в чутких душах предчувствие моря. Вкопали грибок средней между мухомором и божьей коровкой раскраски, присыпали яму битым кирпичом и строительным мусором. Утрамбовали, залили раствором. Наладили гамак и устроили качели на дубе. Перевезли жен и детей. Завели старинный тульский самовар, найденный Семеном на чердаке родительского дома и начищенный им мелом до блеска и гуда, приступили топить его шишками. Пили чай с дымком, читали детям на ночь вслух книжку «Юность Мартына»; читали и про рай и предельную беззаботность в благоденствии. И про густое летнее тепло, когда всё стало почти так, как должно быть, и ничто никогда не изменится, и никто никогда не умрет. Под это дело принялись зазывать гостей на шашлыки с шампанским. Бывал на даче и коллега Князя по расписыванию храмов Додик со слабовидящей красавицей женой Ириной, конферансье со специальным актерским образованием, ведущей некогда концертов заслуженных артистов эстрады, теперь на пенсии, спиритически настроенной дамой, серьезно занявшейся в последние годы душеведением. Меня тоже приглашали, но я все никак не мог собраться. А там и лето кончилось.
