громко, но так, словно втолковывала что-то пьяному или иностранцу. — Пять Ключей, например. А какие же у вас там ключи, скажи на милость? Там даже горького колодца нет, а вы — Ключи На привозной воде сидите.
Лицо казаха напряглось. Он слушал ее.
— Беш-Булак, — повторил он и показал растопыренную пятерню.
— Одного нет, — показала женщина ему единственный палец в ответ, — а вы пять. Для красоты, что ли, называете?
Она двумя руками откинула волосы с лица, заправила две прямые пряди за уши. Пока она делала это, было четко видно, как неровно загорели у нее руки. Кисти были совсем смуглые, вторая граница лежала чуть ниже локтей. По предплечью шла светло-желтая полоса, а из-под коротких рукавчиков на миг мелькнули две молочно-белые скобки.
— Или, может, была вода когда-нибудь, — добавила она задумчиво, — но ушла давно. Название с давних пор осталось.
— Название, — улыбнулся гость, кивая и следя за ее голыми руками.
Остальные слушали.
— Ты снова меня не понял. Су йок, су киты.
— Киты? — переспросил гость и поставил на стол кружку, которая остыла давно в его руке. — Нет ушла, есть су.
— Вот в нашем колодце есть вода. Для овец, верно? А Пресной воды вообще во всей округе нет. Чуть не на пятьсот километров.
— Нет овец, — несуразно возразил казах. — Я есть, ты есть.
— Мы-то с тобой есть, верно, — терпеливо вдалбливала ему женщина. — Только мы с тобой горькую воду пить не будем, верно? Так что для нас с тобой — нету. Для нас водовоз возит. Так ведь?
— Нет так.
— Ладно, рассказывай сказки. Может, скажешь, как раз в вашем Беш-Булаке оазис открылся? Потайной такой, для своих? — Она оглянулась, но засмеялся только ироничный. — Иль ты шутишь?
Не слушал разговор лишь тот, полный, возле которого сидел богомол, — или только казалось так. Четвертый же из мужчин, самый младший, почти мальчик, напротив, вытянув длинную шею, подслеповато моргая, вслушивался в каждое слово.
— У меня и карта есть, — постучала женщина ладонью по столу, — подробней не бывает. И сама я здесь все изъездила. И в Беш-Булаке вашем сто раз была. Во как все здесь знаю! — по-мужски провела она длинной ладонью по горлу. — Наш колодец — единственный, если не считать засыпанных, конечно. А так даже других соленых колодцев нет.
— Есть, — упрямился казах. В его глазах роились хвостики пламени, многократно уменьшенные.
— Послушай, Людка, — вмешался вдруг ироничный. — Вспомни, в прошлом году нам что-то такое похожее рассказывали. Кто — не помню, но говорили вроде. Где-то севернее Беш-Булака, так, кажется…
— Ерунду мелете! — отрезала женщина. Под ней скрипнул стул, она подалась вперед, вытянула двумя пальцами сигарету из пачки. Мимо ламп метнулось несколько ночных бабочек, заиграло пламя. — Вы никто этих мест не знаете, а я здесь — шестой сезон. На север еще километров сто пятьдесят — двести — и начнутся соленые болота до самого Арала. Места гиблые, гнилая вода…
Ей протянули зажженную спичку, она прикурила и, закинув голову, кругло выпятив губы, пустила к потолку веревочку дыма.
— А здесь везде только песок да камни, сами видели. Хорошо, хоть этот колодец есть, а то и не жил бы здесь никто. Верблюд бы не забрел. Да что говорить! — Словно с досады она помахала над собой рукой, разгоняя дым, и пламя встрепенулось, испуганное. — Весной пара капель дождя упадет — и на том спасибо. А потом все пересыхает. Иногда такая жара, такое пекло, что боишься, как бы земля надвое не раскололась… А то, что местные придумывают, друг другу рассказывают — дед внуку, внук своему внуку, — так это, наверное, чтоб жить было веселее. Вроде легенды, что ли. Правильно я говорю?
Казах не ответил.
И женщина замолчала, снова уставилась на огонь.
Возле лампы теперь билась большая, гладкая, кажущаяся в пляшущем свете тигровой, с крупной выпуклой головой бабочка, и было слышно в тишине, как трепещут ее крылья, потрескивают у горячего стекла.
Женщина взглянула на часы.
— Ладно, поболтали. Завтра подъем ранний, а то к обеду не обернемся. — Она посмотрела на юношу: — Сам встанешь или будильник дать?
— Встану.
— С-скажите, — вдруг обратился к казаху, который понял жест женщины и было зашевелился, тот, полный, кто молчал целый вечер. — В-вы говорите, источник этот недалеко отсюда?
— Заинтриговал он вас? — бросила женщина. Она качнула головой, вздохнула, отвернулась к лампе и прищурилась.
— Отчего вы не позволяете р-рассказать?
Голос у мужчины, как и он сам, был мягкий и полный. К тому же он едва заметно запинался, когда говорил, — не заикался даже, а запинался именно, — и сильно картавил. Это делало его речь еще медленнее и мягче. — М-может, будем проезжать, так заглянем.
Женщина только усмехнулась презрительно и пожала плечами. Ей было, видно, не до подобных глупостей.
— Ну если будем, — выдавила она насмешливо, — тогда конечно…
Казах взял со стола нагайку и крутил в руке.
— Не хочет говорить, — откомментировал молчание гостя насмешливый. — Боится, наверное, что приедем воду мутить. Слышь, — обратился он к казаху, повысив голос, точно тот и впрямь плохо слышал, — ты б в юрту пригласил, чайком бы угостил, а?
Он уставился на казаха, ухмыляясь.
— Юрта хорошо, — сказал казах, — иди юрта. Но чай нет, йок чай.
— А что ж без чая-то приглашаешь — и вовсе грубо оборвал его ироничный. — Тогда водки давай.
К нему присоединился пожилой, вдвоем они загоготали.
— Юрта близко, да. Гости хорошо, завтра гости.
— Что ты пристал к нему, Мишка, — сказала женщина. — Он все смеется, ты внимания не обращай, — утешила она гостя. — Слушай, может, тебе чаю дать? Ты что, за чаем пришел, что ли?
Все вздрогнули, потому что казах резко поднялся на ноги. Он сделал шаг от стола, приложил нагайку к груди. Его тень удлинилась на потолке, когда он склонился в знак благодарности.
— Ты, — обратился он к полному и указал в его грудь нагайкой, — поедешь прямо так. Близко, да. Один час, хорошо? Потом так, — указал казах налево, на левое плечо собеседника. — Вот там.
Гость ткнул нагайкой в землю, еще раз улыбнулся лишь глазами и пошел из дома.
Никто не поднялся проводить его.
— Чаю-то возьмешь, ты не ответил? — крикнула вслед женщина, но казах, верно, не слышал.
На дворе сперва звякнула уздечка. Фыркнула раза два лошадь, послышался короткий хлопок, точно куском кожи ударили о кожу, топот копыт скоро смолк вдалеке.
— Они всегда так, — сказала женщина, выждав, пока все стихло, и вставая из-за стола, — войдут без спроса, усядутся без приглашения. И сидят смотрят. А что сидят — не поймешь.
Она раздраженно постучала пальцами по столу. Ну что ему сейчас надо было?
— Может, овца все же его была? — предположил пожилой.
— Пусть поищет, понюхает. У нас комар сейчас носа не подточит, — ухмыльнулся ироничный.
И женщина вскрикнула сердито:
— А вы тоже хороши! Зачем его дразнили? Его овца, не его — нам что за дело. Вон отар сколько, с чего вы взяли, что его. Да они к тому ж не считают же их каждый день. Одной больше, одной меньше… Нет, он не из-за этого приходил.
