легенды, в которой идет речь о границах человеческого познания, о дерзких порывах человеческого духа, открывал перед писателем громадные возможности. Фауст стал любимым героем штюрмеров; он был близок им как мятежник, который восстал против божественной власти, чтобы разорвать оковы разума, как литературное воплощение тех проблем, религиозное решение которых уже не удовлетворяло, а научное — еще не созрело.
Конечно, народная легенда давала писателям лишь сюжетную канву, которую каждый из них заполнял по-своему, соответственно своему мировоззрению, своим убеждениям, своему жизненному опыту. Первым, кто указал на возможности, открываемые легендой о Фаусте, был Лессинг, который уже в 1759 году пропагандировал ее в «Письмах о новейшей литературе». Сам Лессинг много лет работал над трагедией о Фаусте, которая, однако, до нас не дошла. Сила замысла Лессинга в том, что он решился на спасение Фауста, на оправдание его дерзновенных попыток погнать неведомое.
В середине штюрмерского десятилетия начал свое гениальное творение Гете. Первый фрагмент гетевского «Фауста» был опубликован лишь в 1790 году. Всю последующую жизнь Гете продолжает свой великий труд (он был завершен в 1831 году), в котором фаустовская тема нашла свое величайшее воплощение.
В длинном списке различных произведений о Фаусте роман Клингера занимает особое место. Клингер, в отличие от многих других авторов, которые обращались к народной драме, использовал сюжетную канву народной книги. К образу клингеровского Фауста примешались некоторые черты, заимствованные из биографии немецкого первопечатника, компаньона Гутенберга, Иоганнеса Фуста.
Эта версия отвечала плану задуманного Клингером произведения. Книгопечатание означало для Клингера демократизацию царства науки, отважный шаг в стремлении человека к познанию. Алхимик и астролог Фауст был только шарлатаном и мошенником; Фауст-первопечатник — это ученый, воплощающий в себе самые лучшие и прогрессивные стороны человеческой деятельности. В том, что ему приходится вести тяжелую борьбу за свое изобретение, в том, что у сильных мира сего он встречает непонимание и равнодушие, заключено первое обвинение, которое Клингер бросает обществу.
Фауст жаждал знаний, но убедился, что ни один ученый не разбирается в хаосе мироздания и не понимает законов, управляющих миром. Он жаждал радости и свободы, но жизнь его горестна: он нищ, ему не на что кормить семью. Фауст, истинный герой новой немецкой литературы, сильный и смелый человек, не может смириться, отступить и обречь себя на жалкое прозябание, не хочет отказаться от гордых надежд и честолюбивых мечтаний, от жажды знания и свободы. Не находя ни в ком поддержки на земле, не получая помощи свыше, он обращается к силам ада.
Сцены романа, рисующие ад в тот момент, когда туда долетает весть об открытии Фауста, отличаются огромной сатирической силой. Сонм дьяволов с самим сатаною во главе восторженно приветствует книгопечатание. «Торжествуйте же! — провозглашает сатана. — Скоро опасный яд знаний и поисков истины отравит все сословия». Вкладывая в уста сатаны слова, которые можно было в средние века найти в проповеди любого католического, да и не только католического, священника, Клингер наносит прямой удар церкви. Итак, учение церкви угодно дьяволу. Но Клингер на этом не останавливается. Продолжая свой панегирик Фаусту, сатана произносит похвальное слово Реформации, религиозному фанатизму и религиозным войнам, порокам и сластолюбию духовенства. Далее сатана рисует жуткую, гротескную картину цивилизации и прогресса человеческого общества, составленную в самых черных тонах.
Мрачный пессимизм, которым дышат слова сатаны, едкая насмешка и ненависть к общественным порокам, высказанные им, во многом сближают автора романа с Вольтером. Действительно, Клингер был горячим почитателем Вольтера, которого называл «великим и единственным гением древнего и нового времени».
Вторым примечательным эпизодом сцены в аду является речь, произнесенная тенью немецкого доктора юриспруденции, иронический дифирамб германской конституции. Восторгаясь государственным устройством Германии, немецкий юрист с полной серьезностью восхваляет все, что есть в ней косного, реакционного, отсталого. Самые пламенные слова прямого обличения не звучали бы так уничтожающе, как восхваление этой конституции, в которой все сводится к тому, что на одной стороне — «права государя и господина», а на другой — «повиновение и покорность, как тому и следует быть». Оратор согласен превратиться в горящий факел, если дьяволам удастся найти в кодексах хоть одно слово о правах «сволочи, именуемой народом».
В этой речи столько же цинизма, сколько и рабского, униженного подобострастия. Но Клингер издевается над раболепием немцев не как сторонний наблюдатель, а как настоящий патриот. Голос его звучит болью и стыдом, которые продиктованы горячей любовью к своему народу, к своей стране. Клингер понимал, что покорность немцев их феодальным властителям мешает его родине идти в ногу с передовыми странами Европы. Застой в Германии был настолько разителен, что почти не чувствуется различия между XV веком, к которому отнесено действие романа, и концом XVIII века, когда роман был написан. Клингер писал как будто о прошлом Германии, но все, о чем он пишет, можно отнести и к Германии, современной ему. Не случайно он делает в первом издании «Фауста» следующее примечание: «Прошу не выпускать из виду, что действие этой драмы происходит в конце XV века и поэтому не может и не должно оскорблять никого из наших современников. Впрочем, едва ли возможны более лестные комплименты, чем те, которые дьявол делает гражданам имперских городов и немцам вообще».
Сцена в аду представляет собой своего рода проспект романа: Клингер предъявляет в ней счет уродливому и нелепому феодальному строю. Он не подкрепляет своих взглядов фактами, не приводит примеров, — он только перечисляет уродства феодального строя и гневно их обличает.
Но вот дьявол Левиафан, посланный сатаной, прибыл в Германию и заключает договор с Фаустом.
Во имя чего идет Фауст на эту сделку? Клингер отказывается от всякой идеализации Фауста и представляет его человеком очень сложным и противоречивым. Столь же противоречивы и мотивы, которые толкают его на гибель. Измученный тяжелой борьбой, истративший все свои средства на изобретение книгопечатания, которое не только не оправдало его радужных надежд, но привело его и его семью на грань голодной смерти, Фауст полон горьких раздумий о несправедливости общественного устройства и страстно желает узнать причину нравственного зла в мире. Но, с другой стороны, постоянная бедность и унижения разожгли в нем страсть к богатству, славе, почету и чувственным наслаждениям. Союз с дьяволом обещает и то и другое.
Итак, союз заключен. Дьявол полон решимости доказать Фаусту ничтожность и суетность рода людского. Фауст, в свою очередь, намерен заставить дьявола уверовать в нравственное достоинство человека. Дьявол убежден, что Фауст, при его уме, энергии и бесстрашии, наделает множество ошибок и только увеличит зло в мире. Фауст, напротив, надеется использовать всемогущество дьявола, чтобы творить добро и насаждать справедливость.
Дальше роман принимает вид слабо связанных эпизодов. В странствиях Фауста и дьявола почти нет ни действия в обычном смысле этого слова, ни стройного развития сюжета. Перед нами калейдоскоп ужасов: преступлений и предательств, обманов и бесстыдств, жестокостей и пороков. Значительная часть этих эпизодов рисует политические события описываемой эпохи. Клингер широко использует исторические сочинения Вольтера и Гордона, мемуары церемониймейстера двора папы Александра VI Буркарда, труды французского историка Комина. Не только история, но и живая немецкая действительность Германии отражена в романе. Писатель обращается к помощи современной ему немецкой периодики. Так, например, Клингер использует материал, опубликованный в «Немецкой хронике» замечательного немецкого писателя- демократа К. Ф. Д. Шубарта. Клингер, впрочем, не очень заботится об исторической достоверности повествования: в книге встречаются анахронизмы, гротескные преувеличения и просто неверные сведения, почерпнутые из непроверенных источников. Однако это нисколько не умаляет ее художественной и познавательной ценности, ее страстной обличительной силы и ее пафоса.
Все эпизоды романа могут быть разбиты на три основные группы, призванные иллюстрировать и внедрить в сознание читателя главные положения философии и мироощущения автора, среди которых первое место по своей силе и общественной значимости занимают мысли о несправедливом и жестоком социальном устройстве мира.
Мы видим нищету и бесправие крестьян, тупость, алчность и подлость германских феодалов,
