бы, даже в Израиле. Ровно на эти полтора года его и хватило — вернулся наш Сионист. А на вопрос, как там, за Периметром, скривился слегка и отмахнулся: «фигня». И если учесть, что это первое ругательное слово, которое мы услышали от Сиониста, то, значит, и в самом деле фигня…
В первый день весны, ровно через три недели после того, как пришел в себя, я вышел на прогулку без надоевшей уже палки. Шатало и швыряло, конечно, во все стороны, но ведь ходил! Километров, наверное, пять накрутил вокруг дома Доктора, замутило даже, однако ни разу не приложился и отдыхать не останавливался. Истончившиеся, вялые мышцы потихоньку наливались силой, мутные, запавшие глаза снова заблестели, только вот седина, наверное, уже не сойдёт. А на следующий день вместе с Хип сделал «ходку»: ушёл через жёлтый, корявый ельник к дальним холмам, побродил по выработкам песка в затопленном карьере, и нашёл-таки пару «чёрных искр». Пустяк, я раньше их за хабар не считал, теперь же было несказанно приятно держать в руке глянцевито-чёрные колючие зёрна, чувствовать, как щёлкают по пальцам слабые электрические разряды…
Доктор, конечно, сделал выволочку недисциплинированному пациенту, а я сидел, дурак дураком, вытянув гудящие ноги и блаженно улыбаясь. Ходка! Чёрт меня побери, настоящая ходка! Потопчем ещё тропинки Зоны, стажёр…
— Сто двадцать на восемьдесят. — Доктор снял стетоскоп и освободил мою руку от тугой манжеты тонометра. — Недурно, сталкер Лунь. А теперь извольте посмотреть на карандаш. Головой не крутите. Следите за движением.
Доктор поводил перед моим лицом огрызком карандаша, кивнул, что-то записал в блокнот.
— В норме… голова не кружится? Тошнота? Мушки перед глазами? Может, плохо засыпаете?
— Нет, Доктор. Чувствую себя прекрасно.
— Ага… да… это хорошо. Про аппетит не спрашиваю, обедали вместе. Ну, что ж, в космонавты вы ещё пока не годитесь, а в остальном всё в порядке.
— Здоров?
— Здоровых, сталкер, нет. Есть плохо обследованные. Я же, в силу своих скромных возможностей, недугов никаких у вас не нашёл. Одна рекомендация — курите как можно меньше, в идеале бросьте это дело совсем. Так. Ещё одно наблюдение, и медосмотр можно считать законченным. Пеночка! Будь добра, подойди сюда на минутку…
«Фффффф-ухххххх… шшшсссс» — мягко зашумело в ушах, навалилась сонливость, комната вдруг поплыла, контуры предметов смазались, а воздух показался густым и мутным. Огромный чёрный глаз Пеночки, сидящей напротив меня, как будто стал ещё больше и потерял блеск — этакий колодец космической пустоты, манящий и одновременно пугающий. В голове роились обрывки мыслей, какие-то образы, мелькающие так быстро, что разобрать что-либо было невозможно.
— Плохой ум пропал. Совсем. Сломанные мысли их нет. Лунь думает хорошо, больше не болеет. В памяти дырки есть большие, давно, когда в небе был Большой Огонь. Там ничего совсем нет, пустота.
— Н-да. Не пощадил вас Выброс две тысячи седьмого, — Доктор вздохнул. — Здесь уж извините. Индуцированная пси-импульсом амнезия, к сожалению, неизлечима. А в остальном, полагаю, можно смело закончить вашу историю болезни на самой приятной ноте.
Доктор принялся записывать что-то в медицинской карте. Удивительное дело — на каждого сталкера, когда-либо обращавшегося к Доктору, аккуратно заводилась самая настоящая медицинская карточка, с бланками анализов, подробными записями осмотров, даже с печатями на желтоватых казённых листках. Зачем нужны были эти печати, я не представлял, но Доктор относился к таким мелочам со всей серьёзностью. Вот и сейчас в карточке с надписью «Сталкер Лунь. ФИО —,1979, III, резус отриц., одиночка» появился ещё один синий треугольник.
— Пеночка, отнеси это в регистратуру, будь так добра… на полку синего цвета. Да, и поставь чайку, если не сложно. — Доктор откинулся на стуле и посмотрел на меня. Затем достал из ящика стола заклеенный в прозрачную плёнку конверт и долго, молча глядел на него, словно силясь разобрать на чистой белой бумаге невидимые миру письмена.
— Вот что, Лунь… — голос Доктора вдруг охрип и прозвучал так тихо, что я едва его услышал. — Сейчас ты можешь послать меня к нехорошей матери. И, в принципе, будешь тысячу раз прав. Погоди, не перебивай… я ещё не всё сказал.
Это было неожиданно. Доктор раньше всегда обращался ко мне на «вы», как, впрочем, и ко всем сталкерам, что бывали в его доме. Но не это поразило меня. Его взгляд, обычно пронзительный, ироничный, острый, сейчас был потухшим и бесконечно усталым. Доктор словно постарел у меня на глазах сразу на десять лет.
— Сталкер… я понимаю, какую дичь тебе сейчас предстоит выслушать. Возможно, ты даже решишь, что старик окончательно свихнулся. И, надеюсь, опять окажешься прав. Ты должен… нет, я прошу тебя… дойти до Монолита. И там уже вскрыть этот конверт.
— Доктор, но ведь его на самом деле не… — я от удивления не сразу пришёл в себя.
— Монолит существует, сталкер. Я и сам бы отправился к нему, но, боюсь, повторной аудиенции не состоится. К Монолиту можно придти всего один раз. — Доктор пододвинул мне конверт.
— Не знаю, существует ли надежда на то, что найдётся в мире человек, способный отказаться от своей заветной мечты. Не знаю, выполнит ли Монолит чужое желание. Но Звезда Полынь уже упала на третью часть вод, сталкер. И очень скоро они станут горьки.
Действительно, дичь… бред какой-то. Не оборачиваясь, я вышел из кабинета Доктора. Какая такая ещё полынь? При чём здесь Монолит? Что за воды? Белиберда… чушь… но в душе занозой засели странные, даже страшные слова. Вот спасибо тебе, Доктор. Удружил, что называется. Ну, понимаю там, попросил бы найти редкость какую-нибудь в Зоне. В доску бы расшибся, но сделал. Любую штуку добыл бы, даже «глаз смерти», и тот бы припёр, постаравшись при этом не гробануться по дороге. Когда Доктор просит, святое дело в лучшем виде эту просьбу выполнить. Но такое?!
Надо было отказаться. Пожать плечами, буркнуть: «Не, Доктор, это дело мне не осилить. Не по Сеньке шапка… куда мне, сирому да убогому, к самому Саркофагу идти. Просто не смогу. Что угодно просите, но только не это»
Надо было.
Но руку уже жёг прохладный пластик конверта. Дурак, как говорится, это навсегда… Нужно ли говорить, что эту ночь я не спал, и от тяжёлых мыслей под утро заболела голова. Я уже просчитывал примерные маршруты к ЧАЭС, да как их просчитаешь, когда ни разу даже и не приближался к станции, самые дальние вылазки ограничивались Припятью, и то воспоминания о них, вылазках этих, не сказать чтобы самые приятные. После Третьей Катастрофы в Припять совались только самые отчаянные, или, как в случае со мной, дурные сталкеры. Даже «Монолит» был вынужден перебазироваться, потому как выжить теперь в Припяти было не то, что сложно, а просто нереально. Там был ад… а о том, что творилось у самой ЧАЭС, мне не хотелось даже и думать. После Третьей к Монолиту ходил Живчик с группой матёрых сталкеров, восемь человек ушли, двое вернулись. Сам Живчик и ещё один, Шкворень. Да, тот самый, что у Бара побирается. Этого Шкворня совестливый сталкер перед ходкой стажёру показывает, вот, мол, что Зона с человеком сделать может, посмотри и хорошенько подумай, надо ли оно тебе. И, может быть, от Шкворня пользы больше было, чем от всего «Долга» вместе взятого — много жизней спас бывший сталкер. Живчик ни одной царапины не получил, но вот головой малость повредился — днём ещё ничего, вроде нормальный, заикаться только начал, а по ночам ревел во сне, выл так, что жутко становилось. Он и сказал, что нет в четвёртом энергоблоке Монолита. Нет. Ни за нюх табака ребят положил… а Шкворень только ворчал и посапывал, может, тоже чего сказать хотел, да только ни языка, ни челюстей как таковых у него уже не было. Живчик вскоре застрелился, Шкворень живёт до сих пор, ползает на корточках около Бара, руку правую тянет, а остатком левой в пыли солнышки рисует и каракули какие-то…
Нет, сталкер Лунь. На фиг всё. Как взял конвертик, так и верну. Пусть потом стыдно будет, да и чёрт с ним, от стыда никто ещё не помирал, переживём такое горе. Не прав Доктор. Не по-человечески такое просить. Решено. Я потушил скверную, кислую «Приму» о порог, выбросил пустую красную пачку, что оставил по доброте душевной один из приходивших к Доктору сталкеров. Встал, посмотрел на посветлевшее предутреннее небо. Собрался. Так, мол, и так, Доктор, извините, но…
Доктор спал в кресле, укрывшись бежевым пледом и низко опустив седую голову. У кресла, подогнув
