заметил:
– Ведь всем известно, что у евреев суббота – такой же праздник, как воскресенье у добрых христиан. Посмотрите-ка, господа, как тщательно наш Портос наряжается к этому дню! А то, что евреи богаче всех, не только во Франции, но и во всем мире, с этим ведь никто спорить не будет! Так вот – не потому ли в субботу наш друг отказывается от дел, которые не считает богоугодными?
Товарищи мои расхохотались, я же внутренне похолодел. Мне пришло в голову, что за мной могли следить. В этом случае, тайна моего происхождения могла быть раскрыта очень легко, вслед за чем я с позором был бы изгнан из гвардии.
Шутник же не унимался и, ободренный смехом окружающих, сказал, обращаясь ко мне:
– В самом деле, Портос, признайтесь – вы ведь ухаживаете за дочерью или за молоденькой женой кого-то из этих Крезов иудейских, верно?
Кровь ударила мне в голову. Я потянулся к шпаге. Дело могло кончиться кровопролитьем.
Положение спас Атос. Не разделяя бурного веселья, вызванного словами Брасье, он удержал мою руку и одновременно сказал, холодно глядя на шутника:
– Даже в шутках не следует переступать определенную черту. Особенно если вы имеете дело с людьми чести. Будет лучше, сударь, если вы принесете извинения моему другу.
Брасье побледнел, видимо, поняв, что зашел в своем остроумии слишком далеко. Ему совсем не улыбалось драться на дуэли ни со мной, ни, тем более, с Атосом, заслуженно считавшимся одним из лучших фехтовальщиков мушкетерской роты.
– Господин де Брасье, – продолжил Атос невозмутимо. – Никто из нас не подозревает вас в намерении нанести оскорбление нашему другу и вашему сослуживцу. Тем не менее, вы его нанесли. Извинитесь, и забудем об этой неловкости. В конце концов, все мы – и вы, я уверен, – не раз пускали шпаги в ход для защиты чести, так что никто ничего постыдного не усмотрит в том, чтобы вы принесли моему товарищу извинения.
Брасье растерянно огляделся по сторонам. По лицам остальных он понял, что все они поддерживают позицию Атоса.
– Боже мой, – пробормотал он, – у меня и в мыслях не было вас оскорбить, Портос! Я просто высказал самое нелепое из возможных объяснений, думая повеселить вас! Право же, Портос, вы всегда выглядите по субботам таким озабоченным...
– Хорошо, – сказал Атос прежним ровным тоном. – Будем считать это обычным недоразумением, – он повернулся ко мне. – Вы согласны, Портос?
– Согласен, – хмуро ответил я, сдвигая перевязь. – Но, мне кажется, будет правильно, если господин де Брасье, в знак примирения, угостит всех присутствующих хорошим вином.
Именно таких слов от меня ждали все и потому дружно поддержали мое предложение, а бедняга де Брасье поспешил заказать десяток бутылок, после чего атмосфера разрядилась. Брасье более всех радовался бескровному разрешению конфликта: судя по бледному лицу, он отнюдь не был готов скрестить шпаги со мной или, тем более, с Атосом. Я же решил, что впредь буду осторожнее и осмотрительнее.
Так завершился этот неприятный инцидент, но вскоре произошло менее бурное, но куда более значительное событие. С некоторых пор я обратил внимание на изменившееся ко мне отношение Рашели. Произошло то, чего я опасался. Юная дочь Исаака Лакедема влюбилась в меня, а мои регулярные визиты расценивала как проявление ответного чувства. Впрочем, я ожидал этого.
Не ожидал же я того, что со мной тоже может приключиться нечто подобное. Чем больше мы общались, тем больше я обращал внимание на то, чему раньше не придавал никакого значения. Так, например, я вдруг понял, что, хотя черты лица Рашели далеки от совершенства (или от того, что казалось мне совершенством совсем недавно), внешность ее чрезвычайно привлекательна. Просто привлекательность эта была неброской, неяркой. Но тем сильнее она проявлялась при более или менее частом общении с девушкой. Блеск ее глубоких черных глаз, взмах длинных ресниц заставляли меня терять нить разговора. Случайные (а возможно и нет) прикосновения нежных узких рук вызывали учащенное сердцебиение. Особенный звук ее голоса заставлял меня совершенно неуместно краснеть, подобно мальчишке – это мне-то, самого себя считавшему опытным и зрелым мужчиной. Когда же Рашель покидала нас в сопровождении матери, большого труда мне стоило не нарушить правил вежливого обращения и не следить за нею взглядом до тех пор, пока ее статная фигурка не скроется за дверью.
Словом, я влюбился – вопреки собственным планам, вопреки здравому смыслу, вопреки желанию. Когда это, наконец, произошло, когда я понял это, я вспомнил слова, сказанные Атосом. При нашей встрече, которая случилась после моего знакомства с семейством Лакедем – душ Барруш, он немедленно определил меня влюбленным. И, хотя ничего подобного я не чувствовал, сейчас мне показалось, что мой друг уловил еще три месяца назад то, о чем я сам тогда не подозревал. Чем больше я думал, тем больше укреплялся в уверенности, что влюбился я в юную Рашель Лакедем при первой же встрече – несмотря на то, что девушка показалась мне некрасивой.
Думаю, чувства наши очень скоро перестали быть секретом для супругов Лакедем – может быть, быстрее даже, чем для нас самих. Не могу сказать, что господин Лакедем нас поощрял. Правда, он ни разу не выразил неудовольствия по поводу пылких взглядов, которыми обменивались мы с Рашелью во время субботних обедов. Тем не менее, меня не оставляло ощущение, что Исаак Лакедем, все-таки, относится к происходящему без особого восторга. Это проявлялось по-разному. Например, когда я однажды просил его разрешить нам с Рашелью вечернюю прогулку, то он отказал мне – мягко, но непреклонно.
– Дорогой Портос, – сказал он, – я отношусь к вам как к сыну, которого у меня, к сожалению, нет. Вы для нас – член семьи, которого мы любим и счастья которому желаем. Но подумайте сами: что будет, если мою дочь увидят в обществе королевского гвардейца? Наши знакомые сочтут, что она пренебрегает нормами приличия, ваши же – что вы нашли даму, недостойную вас.
– Что вы говорите, господин Лакедем! – растерянно воскликнул я. – Как можно считать вашу дочь недостойной кого бы то ни было!
– Вы забываете, уважаемый Портос, – возразил он, – вы забываете, что для окружающих вы – французский дворянин, близкий ко двору Его Величества. А Рашель Лакедем – всего лишь дочь еврея- ростовщика. Мало того, что ее сочтут недостойной, – вас, скорее всего, обвинят в том, что вы позарились на деньги ее отца. Словом, – сказал он холодно, – ваша прогулка окажется оскорбительной и для нее, и для вас. Оставим этот разговор.
Его слова были жестоки, но справедливы. Именно так и рассуждали бы мои знакомые, если бы увидели меня в обществе Рашели.
По счастью, этот короткий разговор произошел в отсутствии Рашели. Присутствовавшая же при нем госпожа Лакедем расстроилась не меньше, чем я. В отличие от своего мужа, она куда благосклоннее относилась к нашему сближению, но боялась возражать супругу. Попрощавшись с ними, я, понурив голову, вышел из гостеприимного дома. Но, не пройдя и нескольких шагов в сгущавшихся сумерках, я увидел знакомую фигурку в темном платье и чепце испанского покроя с вуалью, скрывавшей лицо.
– Рашель... – пробормотал я, останавливаясь. Девушка быстро подошла ко мне и взяла меня под руку.
– Пойдемте, – сказала она. Мы двинулись прочь от ее дома. Я чувствовал себя неловко, все еще переживая недавний разговор с ее отцом. Поучалось, что я, получив однозначный запрет на прогулку, немедленно же его нарушил.
– Я слышала, что сказал вам мой отец, – сказала она. Вуаль чуть приглушала звук ее мелодичного голоса. – Он прав, дорогой Портос. Нам не следует вместе появляться на людях. Потому я и решилась на эту прогулку – короткую прогулку, – что она окажется единственной. Не расстраивайтесь, в конце концов, мы будем по-прежнему видеться у нас дома, за субботним столом.
Дойдя до угла, мы остановились.
– Рашель, – сказал я негромко, – я люблю вас.
Это было неожиданно для меня самого. От собственных слов у меня захватило дух так же, как в детстве, когда я прыгал с крутого берега в зеленую волну Вера.
Рашель убрала руку и подняла вуаль. На ее лице я не увидел радости, а в глазах блеснули слезы.
– Я тоже люблю вас, Портос, – прошептала она еле слышно. – Но у нас нет будущего. Даже такая малость, как вечерняя прогулка, для нас невозможна. Мы должны смириться. В конце концов, многие
