моим молчание давалось с трудом, хотя они хранили внешнюю невозмутимость.
Наконец, из дворца вышел отец Жозеф. В руке он держал лист бумаги. Я бросился к нему чуть не бегом.
– Вот, – сказал «серый кардинал». – Его высокопреосвященство согласился со мной. «Господин Портос – образцовый солдат, – сказал господин кардинал. – Если же арестованные попали не туда, куда хотел наш испанский друг, пусть он сам позаботиться о доставке его из одной Барселоны в другую. Во всяком случае, опасных злоумышленников больше нет во Франции, а их имущество пополнило казну его величества. И это самое главное...» – капуцин посмотрел на меня смеющимися глазами, и добавил: – Я тоже так считаю. Возьмите же это письмо. Его высокопреосвященство просит господина де Тревиля изыскать вакансию в подчиненной ему роте и принять вас на службу. Вам же он просил передать, что очень сожалеет о том, что в роте мушкетеров его преосвященства в данный момент нет вакансий. Но, впрочем, ваши способности, безусловно, больше подходят для мушкетеров Тревиля.
Не веря собственным ушам, я осторожно взял в руки рекомендацию, подписанную всесильным первым министром.
– Благодарю вас, святой отец, – сказал я отцу Жозефу, и сегодня это были первые слова, искренность которых не требовала от меня усилий.
– Вот и славно, – отец Жозеф зябко потер руки. – Надеюсь, отныне вы будете числить меня среди своих друзей. Во всяком случае, я вас – всенепременно. Вы редкий человек, господин Портос, с вашими способностями вы далеко пойдете, – и он быстро вернулся в Пале Кардиналь. Ошеломленный происшедшим, я с опозданием подумал, что в последнюю фразу всесильный капуцин вложил особенный смысл. Я вспомнил, что Исаак Лакедем рассказывал о своих приятельских отношениях с «серым кардиналом». Возможно, отец Жозеф был рад тому, что его знакомый избежал застенков испанской инквизиции.
Я повернулся к своим друзьям, нетерпеливо ожидавшим окончания нашей беседы с монахом. Они приблизились, и я растерянно пробормотал:
– Атос, только что его высокопреосвященство дал мне рекомендацию для Тревиля... – и протянул ему письмо кардинала. – Друзья мои, я приглашаю вас в «Юдоль печали». Мы должны выпить за славного графа Раймунда!
– Кто такой граф Раймунд? – спросил удивленно Арамис. – Вы обзавелись покровителем?
– Да, черт побери! – вскричал я. – Мне покровительствует граф Раймунд – благородный властелин Прованса, четыреста лет назад основавший чудесный город, который называется Барселоннета. И я хочу выпить за то, чтобы душа графа Раймунда на том свете оказалась в раю, среди благодетелей человечества!
Эпилог,
После бурных событий, связанных с судьбой Исаака Лакедема, минул целый год. Не скажу, что за это время я забыл о нем или о Рашели. Но моя поездка в Барселоннету, несколько стерлась в моей памяти. Только однажды, через полгода после возвращения, мое жилище на улице Старой Голубятни неожиданно посетил незнакомец, передавший мне привет «от господина Исаака Лакедема из Салоник» и небольшой кожаный мешок. В мешке оказались золотые монеты – около тысячи ливров – и вчетверо сложенный листок бумаги. Развернув его, я увидел только две буквы – «Р» и «Л». Я хотел расспросить посланника о моих друзьях, но он исчез так же внезапно, как и появился. Если бы не мешок с итальянскими золотыми дукатами, я бы подумал, что он мне привиделся. Таким образом, я узнал, что семейство Лакедем перебралось из Италии в Грецию, во владения Оттоманского султана. Мне подумалось, что, возможно, Карлуш душ Барруш не случайно выбрал себе новое имя, – он продолжал свое странствие, подобно легендарному Агасферу.
Больше никаких известий о них я не получал, и память об этих людях постепенно превратилась в легкое облачко грусти, иногда появлявшееся на безмятежном небосклоне моей новой жизни.
Лишь одно обстоятельство тревожило меня всерьез: полное, казалось бы, исчезновение из моей жизни человека по имени Жаиме душ Сантуш. По возвращении в Париж я ожидал его со дня на день. Несколько раз мне даже казалось, что я видел его – или кого-то, похожего на него. Но шли дни, недели, месяцы, а дон Жаиме все не появлялся. Несмотря на это, я был уверен, что нам еще предстоит встретиться – и эта встреча станет последней. Я знал об этом человеке достаточно, чтобы понимать: тот, кто позволил себе дерзость встать на пути его мести и помог скрыться его жертвам, не может позволить себе быть беспечным. Точно так же я не сомневался и в том, что установить подлинную личность бесхитростного служаки Портоса, не составит труда для г-на душ Сантуша.
Меня не пугало его появление, напротив – я мечтал о нем. Ведь затеянная мною экспедиция в Савойское герцогство, перечеркнула не только планы дона Жаиме, но и мои собственные – отомстить ему за убийство отца.
К сожалению, я не мог никак повлиять на события – мне ничего не было известно ни о местопребывании моего врага, ни о том, как вся эта история подействовала на него. Мне оставалось лишь одно – ждать.
15-го апреля 1625 года, в годовщину моего производства в мушкетеры, мы устроили славную пирушку в кабачке на улице Феру. Мы – это, прежде всего, Атос, Арамис, в конце концов, поддавшийся нашим уговорам и тоже ставший мушкетером, и я. Чуть позже к нам присоединились еще трое наших товарищей – де Рео, де Жуазель и семнадцатилетний новичок, имени которого я не запомнил и который приходился родственником господину де Мопертьюи, корнету мушкетерской роты. Разумеется, в отличие от меня, у него имелись все необходимые рекомендации, так что ему не пришлось предварительно поступить кадетом в роту барона Дезэсара.
За последний год я сдружился с Арамисом почти так же крепко, как и с Атосом. С бывшим аббатом мне было и проще, и сложнее одновременно. Проще – потому что, во-первых, мы были почти ровесниками, ему исполнилось двадцать два года. Во-вторых, его вечная таинственность и некоторое лукавство, как я понял очень быстро, были продиктованы не природной неискренностью, а тем воспитанием, которое он получил в духовной семинарии.
Но и сложности в наших отношениях появились почти сразу же. В отличие от прямодушного Атоса, Арамис был скрытен. За его бесхитростной и даже несколько наивной внешностью пряталась натура, склонная к хитроумным интригам. В разговоре, выходя за круг привычных тем, он предпочитал высказываться намеками. И, конечно же, никогда не забывал напомнить о том, что военную свою жизнь считает вынужденной и временной и мечтает о том дне, когда ему удастся, наконец, сменить мушкетерский плащ на сутану. Мне это казалось странным – особенно после того, как я убедился в его фехтовальном мастерстве и безусловной отваге. Арамис чаще других оказывался в круге дворцовых интриг, а среди имен, которые он мог небрежно произнести в разговоре, не было ни одного, насчитывавшего менее трехсот лет известности. Его характер представлял собою удивительную смесь скрытности и почти детской наивности. Очень быстро он вошел во вкус тех развлечений, которые были в ходу среди мушкетеров и гвардейцев, и с удовольствием при случае задирал телохранителей его высокопреосвященства, чтобы затем скрестить шпаги с кем-нибудь из обладателей красных плащей либо в Люксембургском саду, либо на Пре-о-Клер. Фехтовал он превосходно, был отважен и решителен, суждениями отличался тонкими и глубокими, так что его авторитет среди мушкетеров вскоре уступал разве что авторитету Атоса – и, разумеется, де Тревиля. Я тоже охотно признавал его превосходство. Он же временами пользовался моей физической силой – примерно так, как некогда друг моего детства Андижос. Но, поскольку, природное тщеславие подталкивало меня самого демонстрировать силу и выносливость, то его хитрости не вызывали во мне протеста. Так что я с удовольствием выступал секундантом в нескольких дуэлях моего друга. Кроме того, несколько раз я сопровождал его на тайные встречи – с какой-то белошвейкой; при этом мне пару раз пришлось отбиваться от каких-то типов, устраивавших засады на Арамиса.
Так, например, после отъезда его белошвейки в Тур он впал в такое отчаяние, что нам с Атосом пришлось приложить немало усилий, чтобы излечить его от глубокой меланхолии. Он с такой жадностью слушал наши увещевания и с такой непосредственной доверчивостью воспринимал доказательства невинности исчезнувшей возлюбленной, что я – редкий случай! – вдруг почувствовал себя старше и опытнее его. Особенно явно это проявилось в тот вечер, когда от исчезнувшей возлюбленной принесли письмо.
Глядя на его жеманные манеры, чуть слащавую улыбку, я всякий раз вспоминал другого известного мне Арамиса – с тигриным взглядом и стремительной шпагой, решительного и отважного воина. И, конечно же,
