он вспомнил, что Пэтси переехала к ним, чтобы не оставаться в доме одной. Кроме того, здесь она могла рассчитывать на помощь матери в уходе за Джей Си, как они привыкли называть ребенка. На этот раз он тоже решил встать, несмотря на ранний час. Сэнди уже встала, ее материнские инстинкты мгновенно отреагировали на звуки плачущего малыша.
Джон вошел в комнату в тот момент, когда его жена передавала внука в свежих пеленках дочери, которая сидела с распухшими глазами в кресле-качалке, купленном специально. Ее ночная рубашка была расстегнута и обнажала одну грудь. Джон отвернулся, несколько смущенный, и посмотрел вместо этого на свою жену, тоже одетую в ночную рубашку, ласково смотрящую на картину перед ней.
Он забавный маленький парень, подумал Кларк и оглянулся назад. Рот Джей Си вцепился в предложенный сосок и начал сосать — это, по-видимому, единственный инстинкт, с которым рождаются младенцы, возникает связь между матерью и ребенком, которую не в силах воспроизвести ни один мужчина. Какая это драгоценная вещь — жизнь. Всего несколько месяцев назад Джон Конор Чавез был всего лишь зародышем, вещью, живущей внутри матери, и превратится ли он в живое существо, зависело от того, как относилась его мать к мысли об аборте, что, по мнению Джона Кларка, было противоречивой проблемой. Ему приходилось убивать, не так часто, но и не так редко, как хотелось бы. В такие моменты он говорил себе, что люди, которых он лишил жизни, заслужили такую судьбу из-за своих действий или из-за своих связей. Кроме того, в подобных ситуациях почти всегда он действовал от имени своей страны и потому мог переложить вину, иногда испытываемую им, на начальников. Но теперь, глядя на Джей Си, он был вынужден напомнить себе, что каждая жизнь, отобранная им, когда-то начиналась вот так — беспомощная, полностью зависимая от заботы матери, лишь позднее вырастающая во взрослого человека, чья судьба определялась его собственными действиями и влиянием других, и только потом он становился силой добра или зла. Как это происходило? Что принуждало его стать силой зла? Личный выбор? Судьба? Случайность, плохая или хорошая? Что принудило его собственную жизнь повернуть в сторону добра и сделало его слугой добра? Еще одна глупая мысль, которая приходит тебе в голову, когда ты перешагиваешь определенный предел. Зато, сказал он себе, он не сомневался в том, что никогда не причинил боль ребенку за всю свою жизнь, какими бы ожесточенными ни были ее отдельные периоды. И никогда не причинит. Нет, он наказывал лишь тех людей, которые уже причинили боль другим или угрожали этим, и кого он был вынужден остановить.
Кларк сделал шаг вперед, протянул руку и коснулся крошечных ног. Они никак не отреагировали на прикосновение, потому что Джей Си в данный момент стремился лишь к одной цели. Пища. И антитела, которые проникают в его организм вместе с молоком матери, делали его все крепче и сильнее. Пройдет время, и его глаза будут узнавать лица, и его крохотное лицо научится улыбаться. Он овладеет искусством садиться, затем ползать, затем ходить и, наконец, разговаривать. Вот так он и войдет в мир людей. Кларк не сомневался, что Динг будет хорошим отцом и хорошим образцом, которому его сын захочет подражать, особенно когда рядом Пэтси, готовая сдерживать определенные устремления отца. Кларк улыбнулся и направился к своей кровати, пытаясь точно вспомнить, где в данный момент находится Чавез-старший, и оставляя женскую работу женщинам.
Прошло несколько часов, прежде чем рассвет снова разбудил Попова в его номере, напоминающем комнату мотеля. Он быстро втянулся в утреннюю рутину пробуждения, сначала включил кофейник, затем пошел в ванную, чтобы принять душ и побриться, через десять минут вышел, включил телевизор и нашел канал CNN. Первым было сообщение об Олимпийских играх. Мир стал таким скучным. Он помнил свой первый выезд в Англию, тогда в своем отеле он тоже включил CNN, выслушал комментарий и доклад о разногласиях между Востоком и Западом, сообщение о передвижении армий и росте подозрительности между политическими группами, что определяло мир его молодости.
Особенно хорошо он помнил вопросы, так часто неправильно истолкованные журналистами, как пишущими, так и электронными: вес заряда и дальность ракет и системы противоракетной обороны, которые якобы угрожали нарушить равновесие между основными державами. Все это осталось в прошлом, сказал себе Попов. Ему казалось, словно исчез горный хребет. Очертания мира изменились практически за ночь, вещи, которые он считал вечными и неизменными, мутировали во что-то, ранее казавшееся ему совершенно невозможным. Глобальная война, которой он опасался, стала теперь такой же невероятной, как прилет метеора с неба, угрожающего покончить с жизнью на земле.
Наступило время, когда ему нужно узнать побольше о Проекте. Попов оделся и спустился в кафетерий, где увидел доктора Киллгора, который, как и обещал, уже завтракал.
— Доброе утро, Джон, — поздоровался русский, занимая место напротив эпидемиолога.
— Привет, Дмитрий. Готов к прогулке?
— Да, мне кажется, что готов. Ты сказал, что достанется смирная лошадь?
— Именно поэтому ее и зовут Батермилк[33]. Восьмилетняя квортерная кобыла. Сидя на ней, ты можешь ничего не бояться.
— Квортерная кобыла? Что это значит?
— Это значит, что квортерные лошади соревнуются в скачках только на четверть мили; это одна из самых богатых скачек на эту дистанцию в мире, проводится в Техасе.
— А, понимаю. Четверть по-русски — это квортер, quarter — по-английски.
— По-видимому. Ну что ж, это один из многих общественных институтов, которые мы скоро не увидим, — сказал Киллгор, намазывая масло на кусок хлеба.
— Извини? — не понял Попов.
— Хм-м. О, ничего важного, Дмитрий. — В этом действительно не было чего-то особенно важного. Большинство лошадей выживут и вернутся в свое дикое состояние.
Будет интересно наблюдать за тем, как они переживут это после стольких лет человеческой заботы о них. Доктор полагал, что их природные инстинкты, генетически закрепленные в их ДНК, спасут большинство. А потом наступит день, когда члены Проекта, или их потомки, поймают их, приручат и помчатся на них верхом, наслаждаясь Природой. Рабочие лошади, такие, как квортерные и аппалуские, почти наверняка выживут. Он менее уверен в судьбе чистокровных лошадей, поскольку они в высшей степени приспособлены только для одного — с максимальной быстротой мчаться по кругу, насколько позволяет их физиология, — и больше ни для чего. Ничего не поделаешь, такова их судьба, и дарвинские законы выживания жестоки, хотя по-своему справедливы. Киллгор закончил завтрак и встал.
— Готов?
— Да, Джон. — Попов последовал за ним к выходу. Снаружи стоял собственный «Хаммер» Киллгора, они сели в него и поехали на юго-запад этим ясным чистым утром.
Через десять минут они подъехали к конюшням. Доктор взял седло из помещения, где висело снаряжение для конной езды, и подошел к стойлу, на двери которого висела табличка «Баттермилк». Киллгор открыл дверь, вошел внутрь, быстро закрепил седло на спине кобылы и передал поводья Попову.
— Просто выведи ее наружу. Она не укусит тебя и не лягнет. Это очень смирная кобыла, Дмитрий.
— Ну если ты в этом уверен, Джон, — с сомнением в голосе произнес русский. На ногах у него были кроссовки вместо сапог, он не знал, важно это или нет. Кобыла посмотрела на него огромными коричневыми глазами, ничем не проявляя своих мыслей об этом новом человеке, который вел ее наружу. Дмитрий подошел к большой двери конюшни, и кобыла послушно последовала за ним на простор чистого утреннего воздуха. Через несколько минут появился Киллгор верхом на мерине.
— Знаешь, как садиться в седло? — спросил врач.
Попов решил, что видел достаточно вестернов. Он вставил левую ногу в стремя, поднялся, перекинул правую ногу через спину кобылы и нашел правое стремя.
— Отлично. Теперь держи поводья вот так и щелкни языком. — Киллгор продемонстрировал резкий щелчок языком. Попов сделал то же самое, и кобыла, на первый взгляд кажущаяся глупой, послушно пошла вперед. По-видимому, во мне сохранились какие-то инстинкты, подумал Попов. Он делал движения, правильные движения почти без подсказки. Ну разве это не поразительно?
— Вот видишь, Дмитрий, — похвалил его доктор. — Так и должно быть, приятель. Прекрасное утро, и огромный простор перед тобой.
— Но нет пистолета, — улыбнулся Попов.
Киллгор тоже не удержался от смеха.
