принято, Дня труда.
— Ну и что? — спросил он Э.Э.
— Говорит, что ему ничего не известно. Думаю, он лжёт.
— Что ещё? — Арнольд ван Дамм поднял голову.
— Он высокомерен, нагл и несдержан.
— Ты тоже, Бет. — Они рассмеялись. Вообще-то, они не любили друг друга, но во время политических кампаний могут появляться самые странные союзники.
Директор политической кампании губернатора Фаулера как раз читал характеристику Райана, написанную конгрессменом Эланом Трентом, недавно избранным председателем Специального комитета конгресса по контролю за деятельностью спецслужб. Доктор Эллиот не видела её. Она рассказала ван Дамму, который уже сам знал об этом (хотя ни один из них не имел представления о том, как все это случилось и почему), что Райан в Вашингтоне публично обозвал Трента гомосексуалистом. Трент никогда не забывал и не прощал оскорблений и не был склонен хвалить кого-то без серьёзных на то оснований. Однако, говоря о Райане, он называл его умным, бесстрашным и честным человеком. Что бы это могло значить, черт побери, удивился ван Дамм.
Чавез не сомневался, что нынешнюю ночь они в третий раз проведут без рейда. Они двинулись в путь сразу после захода солнца и только что миновали вторую поляну, где, как подозревалось, велась первичная очистка кокаина.
Действительно, там были видны следы недавней деятельности. Трава, выжженная пролитой кислотой, утоптанная почва, разбросанный мусор — все указывало на то, что здесь бывали люди и посещали, по- видимому, это место регулярно, но не сегодня и, наверно, не в течение двух предыдущих ночей. Динг знал, что этого следовало ожидать. Во всех уставах, руководствах, во всех прослушанных им за время армейской службы лекциях подчёркивался тот факт, что боевые операции являются безумным сочетанием скуки и ужаса, — скуки из-за того, что большей частью ничего не происходит, а ужаса потому, что «это» может случиться в любую минуту. Теперь он понимал, почему солдаты могут стать небрежными и рассеянными при операциях. Во время учений всегда знаешь — что-то обязательно произойдёт.
Армия редко тратила время понапрасну на манёвры, при которых воинские части не вступают в соприкосновение друг с другом, потому что это обходится слишком дорого. И вот теперь он столкнулся с неприятным и раздражающим его обстоятельством, заключающимся в том, что действительные боевые операции менее интересны, чем учения, но несравненно более опасны. От подобной двойственности у молодого сержанта болела голова.
Впрочем, болела у него не только голова. Теперь он проглатывал пару таблеток тиленола каждые четыре часа из-за боли в мышцах и неопасных, но многочисленных растяжений, а также в результате самого обычного стресса. Он был ещё молод, но уже познал, что сочетание телесной усталости и умственного напряжения быстро превращает тебя в старика. Говоря по правде, он устал ничуть не более конторского служащего, который провёл за своим письменным столом несколько удлинённый рабочий день, однако операция и условия, в которых она проводилась, во много раз увеличили эту усталость и все переживания, выпавшие на его долю. Печаль и ликование, восторг и депрессия, страх и уверенность в своей непобедимости — все это ощущалось здесь намного сильнее. Короче говоря, боевые операции вовсе не служили источником веселья. Но если дело обстояло именно так, то почему он... не то, чтобы они ему нравились, но... Чавез отогнал от себя эту мысль. Она мешала сосредоточенности.
И хотя Динг Чавез не знал этого, ответ заключался в том, что он был прирождённым солдатом, самой природой созданным для боя. Однако как хирург больницы «скорой помощи» не получает удовольствия, глядя на изувеченные тела пострадавших в несчастных случаях, так и Чавез предпочёл бы сидеть у стойки бара с хорошенькой девушкой или смотреть футбольный матч со своими друзьями. Но хирург знает, что его мастерство критически необходимо у операционного стола и может спасти жизнь пациентов, и Чавез тоже понимал, что его сноровка и опыт разведчика, прокладывающего путь, исключительно важны для успеха операции.
Именно здесь его место. При проведении операции всё было на удивление ясно, даже в тех случаях, когда он испытывал замешательство, но и это казалось ясным в каком-то ином, очень странном смысле. Все его органы чувств были направлены вдаль, в гущу деревьев, прощупывая окружающий мир подобно локатору, отфильтровывая щебет птиц и шорохи животных — за исключением тех случаев, когда эти звуки имели особый смысл. Сознание Чавеза представляло собой идеально сбалансированное сочетание уверенности и паранойи. Он был оружием своей страны.
По крайней мере, это он понимал, и, несмотря на испытываемый им страх, сопротивляясь надвигающемуся равнодушию, стараясь быть настороже, чтобы защитить своих товарищей, Чавез превратился теперь в дышащую, думающую машину, единственной целью которой было уничтожение врагов пославшей его страны.
Задание было не из лёгких, но оно было ему по плечу.
И всё-таки они ничего не могли найти этой ночью. Следы, попадавшиеся ему, были старыми. Базы, которые раньше использовались для переработки, оказались заброшенными. Чавез остановился в намеченном месте сбора и подождал, пока не подойдёт все отделение. Он снял очки ночного видения — все равно пользовался ими меньшую часть времени — и выпил воды. Хоть вода здесь была вкусной холодная и свежая, из быстрых горных ручьёв.
— Абсолютно ничего, капитан, — сообщил он Рамиресу, когда офицер подошёл к нему. — Ничего не слышно и ничего не видно.
— Какие-нибудь следы?
— Оставлены два, может быть, три дня назад.
Рамирес умел различать «возраст» следов, но не мог в этом сравниться с сержантом Чавезом. Он вздохнул едва ли не с облегчением.
— Ну хорошо, поворачиваем обратно. Отдохните ещё пару минут и затем ведите отделение.
— Слушаюсь. Позвольте заметить, сэр.
— Говорите, Динг.
— В этом районе мы вряд ли обнаружим кого-нибудь.
— Пожалуй, вы правы. И всё-таки подождём ещё несколько дней, чтобы окончательно убедиться, — ответил Рамирес. Отчасти он был доволен тем, что после смерти Рохи они ещё ни разу не сталкивались с противником, и это заглушало тревожный голос, звучащий внутри. Эмоционально он чувствовал подъем, тогда как здравый смысл офицера и анализ ситуации должны были предупредить о появлении опасности.
Чавез тоже не обращал внимания на её симптомы. Где-то далеко-далеко, едва ли не за границами сознания, били колокола тревоги — уж слишком вокруг было тихо, напоминало тишину перед землетрясением, перед грозой при ясном небе, когда у самого горизонта вдруг появляются чёрные тучи. Однако Динг был ещё слишком молод и недостаточно опытен, чтобы заметить приближение бури. Он был способным солдатом, точно соответствовал выбранному для него месту, но находился на нём ещё недостаточно долго. И не подозревал об этом.
Однако дело ещё не кончено. Пять минут спустя он уже снова вёл за собой отделение, взбираясь на горные склоны, обходя все тропинки, идя по следу, не пересекающемуся с тем, вдоль которого они шли раньше, насторожённо оглядываясь по сторонам, готовый к любой опасности, но не замечающий далёкой угрозы, не менее очевидной и реальной.
Транспортный самолёт С-141В коснулся посадочной дорожки, на взгляд Робби, излишне жёстко, хотя солдаты, похоже, не заметили этого. Более того, почти все спали, и их пришлось будить. Джексон редко засыпал при перелётах. По его мнению, лётчику опасно приобретать такую привычку. Самолёт сбросил скорость и покатил по бетонному полю так же неуклюже, как истребитель, с трудом пробирающийся по тесной палубе авианосца. Наконец он остановился, и грузовые двери в кормовой части открылись.
— Если хотите, можете поехать со мной, капитан, — сказал майор. Он встал и накинул на плечо свой рюкзак. Тот оказался тяжёлым. — Я попросил жену пригнать сюда автомобиль.
— Как же она добралась домой?
— Взяла машину из полкового гаража, — объяснил майор. — Зато теперь мы с командиром батальона
