два мертвеца, и я считаю, что мог бы просто пойти туда и сцапать большинство этих типов. Нескольких повесить, а остальным преподать хороший урок.
— Будь я на твоем месте, я не стал бы так поступать, — молвил Жосс.
— Почему же?
«Он держится так самонадеянно, — подумала Элевайз, наблюдая за шерифом. — Почти жаль, что этот бедолага вот-вот будет побежден!»
— Потому что… — Жосс бросил на нее быстрый взгляд, а затем снова повернулся к Пелему: — Потому что, даже если Лесные люди и убили Хамма Робинсона — хотя до сих пор я не услышал ничего, что хотя бы отдаленно походило на доказательства, без которых ты вряд ли сможешь кого-нибудь повесить, тем более целое племя, — я знаю наверняка, что Лесной народ не убивал Юэна Ашера.
С уст шерифа сорвалась брань, которую Элевайз не слышала уже много лет. Обычно люди не используют подобные выражения внутри монастырских стен.
— Вы болтаете вздор! — заорал он, вскочив на ноги и подавшись к Жоссу. — Как вы можете знать наверняка? — Шериф повторил это слово, явно передразнивая Жосса.
— Юэн был заколот кинжалом. И это говорит о том, что его убил совершенно другой человек, иного склада ума, в отличие от того, кто сразил Хамма Робинсона, — невозмутимо ответил Жосс. — Убийство Хамма, кто бы его ни совершил, было быстрым и четким. Со знанием дела, если можно так выразиться. Дротик бросила ловкая и опытная рука, явно привыкшая к такому оружию. Острие, как я понял, пронзило сердце?
— Ну да, — признал шериф. — И что?
— Мужчина, убивший Юэна, — а я убежден, что преступник именно мужчина, если судить по силе, с которой были нанесены некоторые раны, — пребывал в панике. Вероятно, он тоже пытался умертвить свою жертву быстро и чисто, но его первые удары оказались слабыми и недостаточно глубокими, чтобы орудие пронзило жизненно важные органы. Пока Юэн вопил и извивался у его ног, убийца, возможно, поддался ужасу и стал наносить удары снова и снова, по шее, груди, лицу, пока наконец не осознал, что несчастный уже мертв. Лишь тогда он остановился.
Шериф уставился на Жосса с открытым ртом.
— И откуда вы все это взяли? — спросил он. В его голосе послышались насмешливые нотки.
— Во-первых, раны говорят сами за себя, — ответил Жосс. — А во-вторых…
— Ну?
Жосс взглянул на аббатису.
— Нет, ничего.
Казалось, шериф собирался надавить на него, но, очевидно, передумал.
— Ладно, если это были не Лесные люди, значит, убил второй браконьер. Тот самый тип, который обычно шлялся повсюду с Хаммом Робинсоном. Его двоюродный брат.
— Сиф? — подсказал Жосс.
— Да. Сиф Миллер.
— Я не верю, что Сиф убил их обоих, — возразил Жосс. — Хотя должен признать: у него был мотив.
— Да? Не просветите ли вы нас, почему же это не Сиф? — теперь уже шериф вооружился сарказмом. — Может быть, он человек не того сорта, чтобы паниковать? Или слаб на руку, чтобы нанести такие удары?
— Не имею ни малейшего представления, — бесстрастно ответил Жосс.
«Не заглотнул наживку», — отметила про себя Элевайз.
Рыцарь меж тем продолжал:
— Я сомневаюсь в виновности Сифа потому, что он обычно вооружен ножом с очень коротким лезвием. А раны были нанесены кинжалом.
— Нож, кинжал — какая разница?
Жосс едва заметно покачал головой.
— О Боже, — пробормотал он. Затем, не дожидаясь, когда гнев шерифа закипит и вырвется наружу, пояснил: — У ножа один острый край, а у кинжала два. Сиф носит с собой самый обычный нож, который, скорее всего, использует для чего угодно — от потрошения кроликов до ковыряния в зубах. Но раны на теле Юэна Ашера совершенно ясно показывают, что было использовано обоюдоострое оружие. Вот почему Сиф вряд ли мог быть убийцей, если, конечно, не предположить, что прошлой ночью он специально взял с собой кинжал, чтобы убить Юэна. Допускаю, это вполне вероятно. Но Юэн стал жертвой внезапного приступа паники или ярости, а если Сиф вооружился этим воображаемым кинжалом заранее, это означает, что убийство было преднамеренным.
Элевайз усомнилась, что шериф смог понять все это, и она с трудом подавила улыбку, когда, снова опустившись на стульчик, Гарри Пелем пробормотал:
— Воображаемый кинжал… Преднамеренное… Паника…
Однако после недолгих размышлений шериф пришел в себя.
— Я арестую Сифа Миллера, — заявил он. — Прямо сейчас. Не важно, замышлял он убить Юэна или не замышлял, главное — что он сделал это. Пусть пока посидит в моей тюрьме и подумает о своих грехах. А потом я задам ему один-два вопроса.
Гарри Пелем поднялся, сделал несколько шагов по направлению к Жоссу и, злобно зарычав на него, словно хотел, чтобы Жосс, а не Сиф оказался допрашиваемым, заключил:
— И да поможет ему Бог, если у него не найдется хороших ответов!
Некоторое время Элевайз и Жосс слышали только многократное эхо, вызванное грохотом захлопнутой двери. Когда звук грозных шагов шерифа стих, Жосс заметил:
— Приятный парень.
Элевайз улыбнулась.
— Да уж. Я бы не хотела оказаться на месте его подчиненных-тюремщиков, по крайней мере, ближайшие несколько часов.
— У него есть жена?
— Понятия не имею. Надеюсь, что нет.
— Настоящий тугодум, — проговорил Жосс. — Из тех людей, что хватаются за первое же очевидное решение, дабы уберечься от хлопот, неизбежных в поисках истины.
— Думаю, вы правы, — согласилась Элевайз. — Или, как в данном случае, за второе очевидное решение. А это означает, что, вполне возможно, он повесит Сифа за убийство Юэна.
— Сиф браконьер и вор, и, вероятно, он заслуживает виселицы за какие-то свои преступления, но я не верю, что он убил Юэна, — медленно произнес Жосс.
— В самом деле? Ваши слова о ноже и кинжале были правдой?
Жосс улыбнулся ей.
— Вы считаете, я выдумал все это просто для того, чтобы вывести из себя шерифа Пелема?
Аббатиса тоже улыбнулась.
— Нет, я так не думаю. Но если бы вы поступили таким образом, я поняла бы вас.
— И тем не менее это правда, — сказал Жосс. — Раны на теле бедного Юэна, без сомнений, нанесены кинжалом, более того, очень острым. Их края очень ровные. Сомневаюсь, что они были бы такими, если бы орудием стал нож Сифа. Да чей угодно нож! К тому же не слишком удобно — как вы считаете, аббатиса? — носить за поясом нечто обоюдоострое.
— Пожалуй. — Элевайз задумчиво посмотрела на него. — Откуда вам известно так много, сэр Жосс? — спросила аббатиса. Ей и раньше хотелось выяснить это. — Неужели ваша жизнь была столь суровой, что вы накоротке с насильственной смертью?
Несколько мгновений он смотрел ей в глаза, словно вспоминал о чем-то. Затем сказал:
— Аббатиса, я очень долго был воином. Хорошо это или плохо, но я делал то, что мне приказывали. В то время я видел много убитых. Должно быть, не осознавая этого, я усвоил больше, чем мог предположить.
— Я… — начала она.
