Рыцарь решил, что никогда не узнает этого.
Он увидел, что Тобиас, закончив разговор, направился к дому. Молодой супруг поднял голову, поймал взгляд Петрониллы, стоявшей на верхней ступени лестницы, махнул ей рукой и послал воздушный поцелуй. Петронилла ответила громким чувственным вздохом.
Придерживая длинные юбки, с сияющей улыбкой, осветившей ее бледное, покрытое морщинами лицо, она сошла вниз и поспешила навстречу мужу.
«Самое время уходить», — подумал Жосс.
Он последовал за Петрониллой во двор, поблагодарил хозяев и поспешил откланяться.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Элевайз не забыла о своем обещании известить Жосса, если что-нибудь произойдет. Но за исключением того, что Сиф Миллер был обвинен в убийстве Юэна Ашера и суд должен был состояться примерно через шесть недель, ничего не произошло.
Аббатиса еще раз попыталась поговорить с Эсиллт. Попробовала убедить ее пойти на мессу, но после такого предложения глаза девушки расширились от ужаса:
— Я не могу! — прошептала она.
«Не можешь, потому что совершила смертный грех?» — подумала Элевайз, обеспокоенная до глубины души.
— Исповедуйся, дитя! — воззвала она. — Что бы ты ни сделала, Господь поймет!
Но Эсиллт лишь покачала головой и отвернулась. Сердце аббатисы было готово разорваться.
Элевайз решила наведаться в тюрьму и посетить Сифа Миллера в его дурно пахнущей камере. Шериф Пелем, очевидно, не ожидавший увидеть здесь аббатису, сначала наотрез отказался впустить ее.
— Неподходящее это место для леди, да и для монахини, сест… я хочу сказать, аббатиса! — заявил он.
Но Элевайз стояла на своем.
— Нам предписано Господом посещать больных и узников, не так ли, шериф? — возразила она. — Разве сам Иисус не сказал: «…так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне»?[5]
— Да, но… Хм… Ладно, аббатиса, но только на пару минут. — Пелем доверительно наклонился к ней. — Вы же понимаете, что он опасен! Не забывайте, он прикончил своего дружка.
Однако Элевайз, которой разрешили приблизиться к снабженной прочными засовами деревянной двери, отгораживавшей Сифа от остального человечества, не думала, что заключенный опасен. Он сидел, сгорбившись, прислонившись к влажной каменной стене, покрытой слизью неясного происхождения. Из-за кандалов вокруг лодыжек вздулись болезненные красные рубцы. Заплесневелая солома, которая покрывала каменный пол, источала гнилостный запах. Были и другие, еще более зловонные ароматы — очевидно, Сифу приходилось справлять нужду там, где он сидел…
— Сиф! — позвала Элевайз.
Он поднял голову.
— Кто здесь?
— Аббатиса Элевайз из Хокенли, — ответила она. — Ты помолишься со мной?
— Да, леди. — Сиф с трудом преклонил колени и стал горячо вторить молитвам аббатисы.
Когда они закончили, Элевайз спросила:
— Сиф, хочешь, я пришлю к тебе священника?
— Священника?
— Чтобы он исповедовал тебя, — сказала аббатиса мягко.
— Исповедовать? — Сиф все понял. — Я не убивал Юэна, аббатиса, клянусь вам! Он уже был мертв, когда я нашел его! Во имя Господа, это чистая правда!
— Я понимаю.
Говорил ли он правду? Слова звучали вполне искренне, но человек, которому грозит повешение за убийство, разумеется, будет отрицать преступление со всей убедительностью, на которую он способен.
— А как же насчет воровства, Сиф? — спросила аббатиса. — Вы трое — ты, Хамм и Юэн — копали под поваленным дубом, правильно? Даже срубили здоровое дерево, чтобы это помогло вам в поисках сокровищ. Так?
— Да, да, — пробормотал Сиф. — Боже милостивый, как бы я хотел сказать Хамму, куда ему засунуть его монеты! Прошу прощения, леди, — добавил он.
— Это Хамм нашел клад?
— Да. Он ставил капканы для дичи и всякого такого прочего и увидел, что под упавшим деревом что-то блестит. Это была монета. Он копнул глубже и понял, что этих монет там целая куча. Да не только монет! Он позвал меня и Юэна, потому что одному там было не справиться. Затем мы втроем срубили второе дерево, оно сильно мешало. Это было непросто, скажу я вам! Хамм мне кузен, то есть двоюродный брат, и мы всегда работали вместе.
— Нет, Сиф, вы всегда воровали вместе, — поправила аббатиса.
Он с тоской поглядел на Элевайз.
— Пусть так, — вздохнул он. — Но теперь они схватили меня за то, что я никогда не делал, и меня скоро повесят. — Он судорожно всхлипнул. — Ведь правда?
Если бы аббатиса могла сказать что-нибудь другое! Увы, ей пришлось согласиться. Она медленно кивнула.
Сиф снова опустился на пол и, отвернувшись, прижался к стене грязным лицом, на котором застыло отчаяние.
— Тогда, наверно, лучше позовите священника.
Прошло немногим меньше месяца. В одну из ночей, когда луна снова выросла и стала почти полной, что-то нарушило глубокий сон Элевайз.
Она села на своей узкой постели, недоумевая, что ее разбудило. Женщины спали, вокруг слышались привычные звуки: тихое бормотание, ровное дыхание, кое-кто похрапывал.
Ко всем этим звукам аббатиса давно привыкла.
Что же потревожило ее?
Она встала, выглянула за занавеску, отгораживавшую ее постель. Все было тихо. Никаких шорохов, никаких крадущихся шагов, ни единой…
Нет, кто-то все же был.
Кто-то стоял у двери спальни. Элевайз увидела, как стройная фигура сошла на две ступеньки лестницы.
Элевайз босиком поспешила к выходу, остановилась в дверях, держась за дверной косяк. Фигура была уже на третьей ступеньке, тонкие руки цеплялись за перила, напряженная поза, словно девушка всем своим существом стремилась к предмету ее жгучего вожделения.
К лесу.
Не замечая, что за ней наблюдают, Калиста запела — по воздуху снова понеслись тихие мурлыкающие звуки.
Во второй раз это поражало не менее, а возможно, даже более сильно. Глазам Элевайз открылось удивительное зрелище — яркий лунный свет разливался над зловещим мраком деревьев. Эта картина в сочетании с проснувшимися воспоминаниями о недавних событиях породила в аббатисе глубокий ужас.
Впрочем, ужас там или еще какое чувство, но Элевайз рассудила, что ночь довольна прохладная, и ни для нее, ни для Калисты нет ничего хорошего в том, чтобы стоять снаружи на ступеньках.
Разыгравшееся воображение уступило место здравому смыслу. Элевайз собралась с духом, тихо
