Семенович тосковал да себя ругал: за всю жизнь ни подруги не нашел, ни деток не наплодил: вот бы, глядишь, поговорили… Софья Павловна приглянулась было, да оборотень она, и муж ее покойник – вурдалак. Найти бы ее, в глаза ей взглянуть, крестным знаменем осенить – живо, небось, в волчицу превратится, оборотень! А ведь так мило меня принимала… но это потому, небось, что я с 4-й Брестской: думала, такой же вурдалак, как муж-покойник! Хотя оборотень, вурдалак – это, конечно, все фигурально…
Впрочем, не время сейчас было с Софьей Павловной квитаться: во всей этой чертовщине разбираться пора было – иначе пропадет Москва. Обидно, что со своей улицы начинать не годилось: внимание к себе опасно привлекать – тем более что и живет он прямо напротив ихнего логова. И в Марьину рощу он теперь не ходок: там его тоже, небось, заприметили… да только довольно с них Игнатьича, а он, Владлен Семенович Потапов, им себя в руки нипочем не даст.
Вот и уходил Владлен Семенович подальше от Брестских: чем свет – он уже где-нибудь около Яузы прогуливается. А чего около Яузы – так… и от Брестских далеко, и от Марьиной рощи, благодать! Особенно когда как сейчас – время неспешное, летнее, все разъехались кто куда, гуляй не хочу – и сам черт тебе не брат. Да и дом важный, высотка на Котельнической, близко. Так что, считай, и весну, и лето, и осень Владлен Семенович там прогулял – чинною своей стариковскою походкой… все хорошенько шагами измерил, глазами запомнил, на ус намотал. И знал теперь твердо: тут тоже нечисто, а уж коли и тут нечисто, в случайно выбранном месте, – значит, нигде не чисто.
Начал-то Владлен Семенович грамотно: будто в «Иллюзион» ходить пристрастился. Сперва, правда, чуть было не сдался – оттого, что с билетами трудно оказалось. Но довольно быстро выяснилось: не всегда и не на всё трудно, а если кассиршам примелькаться да понравиться, так и вовсе без проблем. Ну, шоколадка когда, коробочка конфет – кондитерский-то рядом! Короче, много чего он в «Иллюзионе» посмотрел, да дело не в этом. В «Иллюзион» наведываясь, врос он в Таганку, замечаться в ней перестал… обычный, дескать, старик: усы седые, кепочка белая, рубашка льняная навыпуск – ничего такого, старик как старик, из местных.
– Папаш, на Верхнюю Радищевскую как пройти?
– Да во-о-он же она, сынок: наверх подниметесь – там, значит, и есть Верхняя Радищевская… наверху. А Нижняя – внизу, все как положено. М-да… а Средняя – посередине.
Приятный такой старик, отзывчивый. Еще постоит, вслед посмотрит, проверит: не ошибется ли сынок- то. Не попадет ли на Среднюю вместо Верхней: оступиться ведь просто… шаг не туда – и ты на Средней Радищевской. А то ведь тут Владлен Семенович за несколько недель всякого нагляделся. Раньше, было время, он жизнь свою не так жил: то задумается, то на витрину засмотрится, то монетку под ногами найдет, поднимет: жизнь она дама хитрая… ей отвлечь, одурачить, заморочить – самое первое дело. Только теперь-то уж не проведешь Владлена Семеновича: пристально вперед глядит, не распыляется! И видит Владлен Семенович чудные вещи…
Гуляет, например, себе полная дама с собачкой: хорошо гуляет, долго. Но – вот и нагулялась, домой пошла: между домами скользнула и исчезла, глазом не успеешь моргнуть. И все-то бы правильно, да только как же это она между домами скользнула, когда один дом к другому вплотную пристроен? И нету между ними ни зазора, ни трещинки… впрочем, есть трещинка, гляди-ка, только в трещинку эту полной даме нипочем не пролезть. Ан – нет вдруг полной дамы, как и не было… и собачки ее нет. Назавтра, правда, опять появляется полная дама с собачкой и, что самое интересное, – из трещинки выходит. Из трещинки выходит – в трещинку и исчезает… чудеса!
Или вот еще: мальчика мама зовет, окно открыла – кричит: «Сережа-иди-домой!» И бежит мальчик, Сережа-иди-домой, сломя голову – прямо в стену, аж дух у Владлена Семеновича захватывает. Потом Владлен Семенович глаза поднимет – и видит: уж больно странное то окно, из которого мама кричала, – расположено на доме непонятно, потому как не должно на этом месте окна быть, а есть! Весь вид дома нарушает, поперек всей логики в стене проделано. И понятно, что нету там никакой квартиры за ним: окно есть, а квартиры – нету. Негде ей там поместиться… Ох, прекращать надо снотворное пить!
Только снотворное снотворным, а Владлена Семеновича теперь не обманешь: он все знает. Знает, что не только улицы потайные есть или, там, площади, парки, рощи – есть и дома потайные, и квартиры потайные, и комнаты потайные в них: много чего на этом свете не учтено, не числится, не зарегистрировано. Он вот и Сережу-иди-домой улучил момент спросить: ты в какой квартире живешь-то, пострел? Тот и говорит: в двенадцатой первой. Это как же – двенадцатой первой? А она, говорит, коммунальная, двенадцатая, на три семьи.
Такие дела…
И дружок у Владлена Семеновича еще появился, по «Иллюзиону». Он, дружок этот, больно уж кино любил – и разбирался в нем здорово. Виктор Александрович звали, а по фамилии Клейн. С ним ухо надо было востро держать, он и Владлена Семеновича сразу вычислил: Вы, говорит, новенький, вроде… раньше я Вас в «Иллюзионе» никогда не встречал. И сразу – звать Вас как и все такое. Пришлось представиться и сказать, что от кино хорошего сам не свой – причем настолько сам не свой, что вот… каждый день как на работу. Потом, понятно, Клейн заудивлялся: от кино сам не свой, а слова «Феллини» никогда не слышал! Ну, Владлен Семенович живо отбрил его, конечно: сказал, что память плохая и так далее… только не поверил ему Клейн все равно. Как возьмется с ним какой ни то фильм обсуждать – так и руками разводит: ничего себе, дескать, собеседничек, работу оператора от работы режиссера отличить не может…
А про местожительство свое соврал ведь Владлен Семенович. Страшновато, конечно, было, что уличит его Клейн, да потом плюнул и решил: была не была, мне с Клейном детей не крестить, уличит – пускай уличает. «На Средней Радищевской», – ответил, а сам дыхание затаил: что Клейн скажет? Клейн же, смотри-ка, ничего не сказал – кивнул только, словно Владлен Семенович какую-нибудь Ульяновскую назвал… Значит, оборотень. Впрочем, ничего удивительного: сразу было видно, если приглядеться, что оборотень и есть. «А я, – говорит, – Виктор Александрович Клейн, на Малой Коммунистической живу». И улыбается оборотневской улыбкой своей. Тут Владлен Семенович, не будь дурак, вопросик ему, в тон: чего ж, дескать, на Малой-то Коммунистической – не на Большой? На что Клейн хитренько так отвечает: «Не каждый сподобливается». Так Владлен Семенович и не понял, правда Клейн на официально не существующей Малой Коммунистической живет или просто пошутил в ответ на его, Владлен- Семенычевскую, «Среднюю Радищевскую». Да спрашивать Клейна не хотелось: еще догадался бы, что Владлен Семенович его раскусил и в самое нутро ему зрит.
Потому как с некоторых пор начал Владлен Семенович их различать… ну, не то чтоб с полувзгляда – присмотреться, конечно, требовалось, но ошибался – редко. Была в них во всех какая-то пониженная степень существования, что ли… потусторонность такая – не то чтоб прозрачность, конечно, но своего рода «протертость», как с тканью бывает, когда она начинает на свет просвечивать. Теперь, вспоминая Софью Павловну, он понимал, почему та показалась ему такой ветхой, такой пергаментной: они все ветхие – даже их дети. Сухие, пергаментные дети – как Сережа-иди-домой – наверное, чтобы сквозь стены проникать, сквозь трещины просачиваться. А в остальном – как мы на вид: точь-в-точь. Но это только на вид…
Когда оборотень Клейн «Среднюю Радищевскую» с аппетитом скушал, Владлен Семенович осмелел – правда, немножко, потому что до конца все-таки неизвестно было, поняли они друг друга или нет. Но первый раунд, кажется, все-таки за Владленом Семеновичем остался. «А чего я сомневаюсь? – возвращаясь домой, увещевал себя он. – Не в самом же деле они оборотни-то… да и не сверхчеловеки какие-нибудь – что обмануть их не обманешь и обхитрить не обхитришь. Обхитрял же Игнатьич-то! Вот и я обхитрил одного… Разговорить бы теперь Клейна осторожненько – авось, чего и пойму, наконец».
– Ты, Владлен Семенович, – странно, что они так быстро стали на «ты», – кончал бы прикидываться- то! – улыбнулся своей узенькой улыбкой при очередной встрече Клейн.
Владлен Семенович не то чтоб струхнул, но морозец-то по коже пошел небольшой – хоть и начало июня.
– Да разве я прикидываюсь… не припомню! – Владлен Семенович тоже улыбнулся узенько, как мог, но так узенько, как у Клейна, у него никогда не выходило.
– Постоянно прикидываешься, – заверил его Клейн. – Делаешь вид, что в кино разбираешься, а сам сюда просто от нечего делать приходишь. Чтобы время убить. В кино ты ничего не понимаешь… в настоящем, хорошем кино. Что, разоблачил я тебя?
– Разоблачи-и-ил, – обрадовался Владлен Семенович. – Ты у нас всем разоблачителям
