разоблачитель.
Гроза миновала, и буря промчалась! Теперь потихоньку можно и на серьезные разговоры выходить – не забывая, конечно, под дурачка работать.
– Странно Москва теперь кроится, – начал как-то Владлен Семенович настолько общо, насколько мог.
– Да уж, – словно только и ждал этого разговора Клейн. – Но почему – «теперь»? Я уже давно сей бардак, извини за выражение, на примете держу. Нету чистоты, Владлен Семенович… Пропала чистота. И с каждым годом все только хуже становится.
– Хуже, – не понял с чем согласился Владлен Семенович. И для надежности добавил: – Гораздо хуже. Скоро и совсем плохо будет.
– Думаешь, скоро? – затосковал Клейн. – А я, видишь ли, все себя надеждами пустыми тешу… Нет, чистки-то, конечно, теперь вряд ли уже возможны, да и не нужны они больше никому. Но каким-то образом качественный состав Москвы все равно бы поменять надо… Вот была хорошая тенденция, с лимитчиками, – я уж было совсем обрадовался, что нужные люди в столицу приедут, как раз бы на наши с Вами улицы, да снобы воспрепятствовали.
– Да… снобы воспрепятствовали, – повторил неизвестное слово Владлен Семенович.
– Э-эх, – ностальгически вздохнул Клейн, – а были ведь времена! По спискам сюда попадали. Я-то списков не видел…
– Я видел, – ошарашил вдруг себя самого Владлен Семенович: один узелок начал, вроде, завязываться. – Приятель у меня был, в Марьиной Роще. Он раньше списки такие составлял. Только теперь они не нужны никому.
– Понятно, – опять вздохнул Клейн. – Тут уж больше, дорогой мой, ничего не отрегулируешь… Обмены, купля-продажа, завещания неправильные – куда от этого денешься! Да и страна-то ведь, согласись, давно не та.
– Рухнет оно все не ровён час! – с садистским наслаждением (откуда бы!) произнес Владлен Семенович. – И нас под собой погребет.
– Да погоди еще, – узее некуда улыбнулся Клейн, – не торопись, любезный Владлен Семенович. Нас так быстро не погребешь! Прежде чем оно все рухнет, надо еще, чтобы кое-что кое с чем слилось, а при слиянии-то как раз и обозначится в нашу сторону перевес. Это мы их поглотим, а не они нас, так я думаю.
– И – что? – не сориентировался вовремя Владлен Петрович.
– Что! Он говорит – что! – расхохотался Клейн. – А то, мой дорогой, что не даром ведь мы семьдесят лет насмерть стояли… успели ведь хозяйством обзавестись, или как?
Владлен Семенович чувствовал, что теряет нить, и решил вклиниться как бы некстати:
– Одних улиц Соколиной горы сколько… одних Парковых!
Получилось – кстати.
– А я о чем! Плюс все Большие, которым соответствуют Малые и Средние, плюс все Верхние, при которых Нижние и опять же Средние, плюс все нумерованные – типа Соколиной горы, Песчаных, плюс все с историческими, якобы отмененными названиями, а сколько и вообще не названных… нет, Владлен Семенович, этому всему не просто рухнуть. И потом – нумерация домов, за которой никто веками не следил… лучшее изобретение человечества: отдельная нумерация четных, отдельная – нечетных. Вот уж где сам черт ногу сломит… Пока человек на одной стороне улицы сосредоточен, ему другая совсем не интересна – и наплевать человеку сто раз, какая там нумерация. А там ведь вообще ничто ни за чем не следует, на другой-то стороне!.. И эти добавочные корпуса – тоже неплохое изобретение: корпус Б, корпус В, корпус Г, причем все в глубину уходят, но стоят нестройно: ищи, значит, свищи! Пока в поисках какого-нибудь корпуса Г плутаешь, название улицы забудешь. И, заметь, я не говорю про объекты особого назначения, про закрытые парки, про закрытые транспортные пути, про огромные… бескрайние площади для особого рода торжеств. И про остальное тоже не говорю.
– Господи, сколько же этого всего! – чуть не выдал себя Владлен Семенович.
– А ты будто не знал, – проигнорировал осечку Клейн. – Тоже ведь, небось, по местам заповедным прогуливаешься иногда – или как? Правда, теперь посторонних больно много – прогуливаться противно… Я до середины восьмидесятых
– А работал-то кем, Виктор Александрович? – осторожно встрял совсем притихший собеседник и пожалел: сбил Клейна, дурак!
Но сбить Клейна сейчас было невозможно: он кружил над засекреченной Москвой двуглавым орлом, в разные стороны глядел – весь внимание.
– Да кинокритиком, кем! Я думал, ты меня по фамилии знать должен! Хотя… ах, да, ладно, не серчай, забыл я, что ты не киношный. А на этой стороне – тут я задыхался просто. Даже удивлялся, как они здесь вообще жить могут: денег вечно не хватает, жрать нечего, развлечений приличных никаких, город грязный, заплеванный весь. Нет, отношения-то, конечно, кое с кем приходилось поддерживать, как и всем нам, но это так, для проформы, в основном. Сам помнишь, какие указания были: домой отсюда народ не водить, подробностями жизни ни с кем, кроме тутошних, не делиться, на свою сторону по возможности незаметно переходить, увиденного-прочитанного здесь на той стороне не обсуждать… – да, были люди в наше время, которые правил этих держались. Пока держались – все и держалось, а теперь вот плывет в разные стороны… и даже поговорить об этом не с кем.
– Ну, оно и с самого начала обречено было… – осторожно выстрелил в пустоту Владлен Семенович. – Меня, например, всегда удивляло, что никто с этой стороны на ту найти дороги не мог: не так ведь оно и трудно, вообще-то говоря, согласись.
– Не скажи, – задумался Клейн. – Все гениально устроено было, в соответствии с принципом: что не обозначено, того и нет! Как в кино… А что дороги туда не находили – так, во-первых, и не искали, а во- вторых, как искать то, чего якобы нету? Если ты знаешь, что здесь поворот, ты поворачиваешь, а если не знаешь – дальше идешь… вот, собственно и вся премудрость. Нельзя найти то, чего не ищешь. Нельзя захотеть того, чего не представляешь себе. Нельзя ощутить потребность в том, у чего нет названия. Железная ведь логика-то! А отдельные случайности – не в счет.
– Странно, что разведчиков с их стороны не было, – опять рискнул Владлен Семенович.
– При том наборе санкций, который у нас там имелся в распоряжении? Только идиоты ходили в разведчики… за что, впрочем, и получали по полной программе, – обрубил Клейн, словно он не кинокритик, а заматерелый гэбист. – А потом… одно дело на ту сторону попасть, и совсем другое – с той стороны вернуться. Заходили-то многие – возвращался мало кто. Да и охоту к таким вылазкам еще в середине века отбили: думаете, на этой стороне не видели, что пропадают же люди? Еще как видели. Остальных же случайных гуляк черные вороны по адресам развезли. И потом уж не найти их было – на этой стороне.
