матерным словом.
– Материшься много, – поморщился Владлен Семенович, – а мне все такое претит. Честь милиционера страны роняешь.
Тут же привычно послав честь милиционера страны в направлении ближайшего полового органа, Лексеич неприятным жестом руки похлопал хозяина по плечу и назвал обидным для половой принадлежности последнего понятием «красная девица». Потом незванно ввалился в покои и прямо в форме сел на диван, приготовленный Владленом Семеновичем для ночного отдыха.
– Поговорить пришел, – сказал.
– Говори, – неприветливо отозвался Владлен Семенович.
– Получается, что не знал я тебя как следует, сущности твоей классовой не разглядел, – сделал некрасивое вступление участковый Лексеич и задумался.
Владлен Семенович решил претерпеть.
– А сущность твоя классовая такая, что не надо было тебя сюда из вонючего твоего Черкизова перетаскивать. Жил бы в вонючем своем Черкизове и в приличных районах не показывался.
Говоря все это, участковый Лексеич одновременно крыл Владлена Семеновича матом.
– Ты вот что, Лексеич, – с мукой в голосе произнес Владлен Семенович, – разговаривай со мной как подобает, а матом не хами, не то я на дверь тебе укажу. Прошла давно наша былая дружба.
– Согласен, прошла, – поддержал участковый Лексеич. – Как мне кляузу твою передали, так и прошла.
И, продолжая крыть матом, он поведал Владлену Семеновичу, что переслали дескать ему, Лексеичу, из московского метрополитена имени В. И. Ленина письмо с печатью и с просьбой, значит, обратить внимание на классовую и духовную сущность опасного квартиросъемщика, проживающего по такому-то известному адресу.
В опасном квартиросъемщике Владлен Семенович сразу узнал себя и – не поверил участковому Лексеичу.
– Не мог, – так сразу и сказал Владлен Семенович, – московский метрополитен имени В. И. Ленина ничего этого про меня написать, как я есть бывший честный работник и заслуженный ветеран труда. Врешь ты, Лексеич, и все нутро у тебя гнилое.
– Мы в мое нутро сейчас не пойдем, – предупредил его участковый Лексеич. – Мы сейчас в твое нутро пойдем и там разберемся. В кляузной душе твоей разберемся. Ты что ж это, засранец, доносы-то строчишь сидишь? Мне ведь тебя за моральный облик отсюда выселить – нечего делать. И жильцы все подпишут, не сомневайся. Будешь где-нибудь в Выхино жизнь свою вонючую доживать.
– Чего-то у тебя все вонючее получается, – не без сарказма заметил Владлен Семенович. – И Черкизово вонючее, и жизнь моя… не лучше ль на себя, кума, оборотиться?
– Это в каком же смысле? – полюбопытствовал участковый Лексеич.
– В том смысле, что… чем кумушек считать трудиться, – расширил контекст Владлен Семенович.
– Вот-вот, – даже обрадовался участковый Лексеич, не забывая материться. – Я, между прочим, сразу подумал, что у тебя крыша, грубо говоря, набок… Так и хотел в метрополитен написать, да решил повидать тебя сначала.
– Повидал? – поинтересовался Владлен Семенович. – Ну и проваливай, откуда пришел.
– Погоди, мне для себя самого интересно… ты, чего, Семеныч, правда – того? – В голосе бывшего друга послышалось вдруг даже какое-то участие смешное. – Про кумовьев заговорил… ни к селу ни к городу. Болеешь?
– Необразованный ты человек, – вздохнул Владлен Семенович. – Даже непонятно, как тебя на той стороне держат. Там же у вас даже запрещенные книги есть, а уж таких-то, наших-то – навалом, поди?
Участковый Лексеич вынул из кармана портсигар, закурил.
«Сейчас пепел на постельное белье стряхивать будет…» – взгрустнулось Владлену Семеновичу. Но гость встал с дивана и подошел к окну – к примуле на подоконнике, значит. Примула в ужасе отпрянула, мгновенно поняв все.
– Не думал я, что все так тяжело, – неизвестно в чем признался участковый Лексеич, стряхивая в примулу первую порцию пепла. Примулу покоробило. – В смысле, что с тобой так все тяжело. Ты, значит, в эту вот галиматью прямо всерьез и веришь? В Москву номер два, в баб, сквозь стены проходящих, в кофе с красной рыбой на Садово-Кудринской? Бедный ты, Семеныч, человек… Это все от одиночества у тебя. Женщину бы нашел себе – и выздоровел. Меня, вон, Любка… одна там – знаешь, как ублажает? Не поверишь!
И участковый Лексеич матом рассказал подробности.
– Уходи-ка ты уже, – попросил Владлен Семенович. – Обо всем ведь поговорили, и мне, понимаешь, спать пора.
– Не, я тебя в беде не брошу, – непрошенно пообещал гость дорогой. – Я у тебя, может, даже на ночь останусь, мозги тебе вправлю, а утром позавтракаем, и я на работу пойду. Жалею я тебя, Семеныч. Как знал, что так будет, – смотри, водочки захватил. Собирай на стол, ну?
И Владлен Семенович отправился на кухне, а в ушах его тихо шелестели слова покойника Кириллова: «Хрупкости в тебе много, Владлен…»
– Ты, значит, меня теперь слушай, я тебе все как есть обобщу, – вилкой гоняя по тарелке ловко и, видимо, не без причин увертывавшийся от него соленый огурчик, проповедовал участковый Лексеич. – Ты спал и видел сон, понимаешь? Приснилось тебе все это, понимаешь? Ты снотворное пьешь? Ну вот… прекрати немедленно, это от снотворного и происходит. У меня благоверная, вон, тоже накупила себе снотворного без рецепта и глушит не спросясь – так у нее и глюки, вроде твоих! Знаешь, на днях чего отчубучила? Я, говорит, забеременела – и как, говорит, ты думаешь, от кого? Ну, я ей, конечно, – от меня, голуба, а она мне: вот и нет, это от Бориса Ратнера. Он, говорит, по телевизору в меня вошел! Ты Ратнера- то смотришь?
Владлен Семенович сдержанно кивнул.
– Помогает?
– Помогает, – не соврал Владлен Семенович. – Суставы не так болят.
– Во-во! И благоверной моей помогает, потому что долбанутые вы все, на снотворном живете и глючите. У меня, например, от Ратнера ни в одном глазу, я вообще рожу его приятную видеть не могу! А тебя, значит, забирает… Ну, я так и думал: скоро уже вся страна рехнется. Мне кажется, это происки все, Семеныч, демократов происки. Я тут в аптеку районную зашел, что ж вы делаете-то, спрашиваю! Почему снотворное без рецептов отпускаете? А они мне, знают меня там: у нас, Михаил Алексеевич, никаких распоряжений насчет не отпускать нету. Хотят люди спать – пускай, значит, спят. Я оттуда весь как оплеванный вышел: ну, думаю, шкуры барабанные, погодите у меня! Звоню в Минздрав, спрашиваю: были какие распоряжения насчет снотворных от вас? Нет, отвечают, не было. Во! – Лексеич в конце концов поймал сдавшийся в неравном бою огурчик. – Тут какое дело получается – а такое тут дело получается, что со всех сторон нас обложили, друг дорогой… хоть и бывший! По ящику с ума сводят, в аптеках чем ни попадя травят – вот и ломаются, кто не крепкие! – Нежный огурчик захрустел на крепких зубах Лексеича. – Начинают наяву прямо бредить, вроде благоверной моей. Ну, я ей такого Ратнера прописал, что третий день отлеживается, всю беременность как рукой сняло. И у тебя снимет… не беременность, конечно, а фантазии твои ненужные. Ишь, тоже: Москва номер два! Нету и сроду не было Москвы номер два, ты глаза-то разуй: все же открыто кругом. И карты тут ни при чем: кто на них, на карты эти, смотрит? Тебе оно зачем, чтобы 4-я Брестская на карте была, – ты что, красный следопыт? Спортивное ориентирование, игра «Зарница»? Окстись, Семеныч, когда мы картой пользовались, чтобы по Москве-то ходить? Ты, может, еще где-нибудь пограничный контроль или проволочные заграждения обнаружил? Ну, сходил я на Среднюю твою Радищевскую и на Малую Коммунистическую сходил… и что? Улицы как улицы – нормальное московское народонаселение, не чуднее, чем везде… ты пойди по Арбату пройдись: вот где сумасшедшие! На прошлой неделе подошел к одному – картину продает: две линии перекрещенные, а посередине – одна женская сиська… сколько, спрашиваю, стоит, – пятьдесят у. е., говорит, товарищ милицанер! Я ему: я те дам – «милицанер», я те дам «уе»! Насилу, понимаешь, сдержался: ушел, говорю, отсюдова – и чтоб больше ничего подобного тут не было. Ну, ушел, а я вчера снова туда наведался, проверить, – так опять, падла, стоит и ту же сиську продает! Ну, я чего… плюнул да рукой махнул, думаю: себе дороже, да и не в одной сиське дело. Ты чего
