но пока ещё слишком рано.
Ах, держись, нестойкая свита:
далеко ещё до рассвета
и улыбки из Назарета.
Н ю б о д е р
Где ты, сердце, бегало-пропадало,
по каким задворочкам куролеся?
Не ходи по улице Крокодила,
а ходи по улице – вот хоть Лося.
Низкая вода тебя не настигла -
перебраться посуху удалося,
не ходи по улице, скажем, Тигра,
а ходи по улице, скажем, Лиса.
Слышишь, у штакетника, где ракитник,
кружится воронкою лай собачий?
В этой части города тот охотник,
кто пока не стал ещё сам добычей.
Не шути с фортуною, человече,
не буди поклонников и тайфунов,
поживи в спокойствии недалече -
на Дельфина улице, у дельфинов!
Пропади в стихах своих и рисунках -
или новой хочется ипостаси?
Так чего же проще-то… чем на санках
улицею Лебедя пронестиси!
Бог тебе и разум дал, и упорство
ни ловцом не сделаться и ни жертвой -
для таких и выстроил это царство
Кристиан Безвременный и Четвёртый.
Поворот с Фиольстрэде
…и в руках у него никакая, значит, не цитра,
а волынка некая – с трубками сикось-накось -
помяни, ангел, пламенеющий ангел центра,
городских душ наших вечность и одинокость!
Зажигают лампы, закрывают все магазины,
упражняются на простодушных заезжие воры,
ещё можно перехватить бигмак из тёплой резины,
но уже не успеть подхватить разумного разговора.
Из пустых подворотен выпархивают эфемериды,
мириады эфемерид, в чьих очах задушевных
всё на свете теряет смысл, особливо мёд и акриды -
и не может вспомнить имени Бога отшельник.
Исчезают границы между временем и пространством,
бытие сворачивается в ароматную сигарету,
и прохожий чувствует себя проезжим – туристом
на пути с одной планеты на другую планету.
Мир стоит улыбается – вечной улыбкою идиота,
говорит: дескать, я не лукавлю, не интригую,
но тебе так и так не понять назначения поворота -
поворота с одной улочки на другую.
Полицейский наряд
в Христиании
Души слетали с веток
веселы и разуты,
край запахнув хитона…
Домики из салфеток,
домики из газеты,
домики из картона.
Нет ничего на свете:
чайников, чашек, ложек -
именем фанфаронства:
нищей бродяжьей свите
хочется только свежих
времени и пространства.
Выслушав взрыв снаряда,
снова вернётся в небо
белых овечек стадо.
Мальчики из наряда
плачут, стреляя, ибо
им невозможно стыдно.
Боже, высокий Боже, -
скажем, – спустись пониже!
Скажем, да не услышим.
Пахнет тяжёлым дымом,
яблоком и эдемом,
смирною и гашишем.
Кристиансхаун.
Разрушенный дом
Дома нет – и одно ANNO DOMINI
полыхает почти в небесах.
Всё, что было здесь, – было здесь до меня,
до тебя, и до них, и до всех,
но следов – никаких… и развеяно
пять веков над морскою водой,
словно тихая эта развалина
вообще не была молодой,
а была!.. Но от свежего времени
уцелел лишь мечтательный фриз
средь небес, из поры ANNO DOMINI,
а точнее – поди разберись, -
и витает над тесною улицей,
и клянется, что жизнь всё идёт,
полоумной, невнятной латиницей
заборматывая век и год.
Ах, Подобие, ах, Бесподобие,
