Мне нужна не идея – мне нужен комод, Варвара!
Вы поймёте, я знаю: Вы той же породы птица,
с Вами тоже, должно быть, такое не раз бывало -
раньше, в прошлом… когда было не за что зацепиться.
Слава тем, кто стоит у комода – лишившись покоя,
и готов рисковать – прямо в узкую щель нацелясь!
Впрочем, пафос излишен. Привет вам и всё такое!
Остаюсь…
(Кстати, нос не такая большая ценность.)
Записка тридцать третья,
уличным музыкантам
Я не знаю, откуда вы. Правда, мне говорили,
из России, но, видимо, это всё-таки враки.
Потому что в России не играют на тамбурине -
все приличные люди там играют на балалайке.
Тут в ста метрах от вас наяривает на клавесине
развесёлый такой чернокожий мужчина -
мне сказали, он тоже родом из России,
только это уж вовсе какая-то чертовщина.
Я-то слышу, что поёте вы по-английски,
не умея как следует справиться со словами, -
чтобы ставшие в круг скандинавские одалиски
ваши терпкие глупости повторяли за вами.
Но, когда вы просто играете и совсем не поёте,
я могу допустить – в особенные моменты,
на какой-нибудь – как собака, одинокой – ноте,
что вы всё-таки из России, невзирая на инструменты.
И по тоненькой лестничке, под ступенчатое бренчанье
я тогда начинаю забираться на небо,
и в затылок друг другу дисциплинированные датчане
тоже тянутся следом – осторожно и немо.
А теперь я скажу (вместо до свиданья):
в тот момент, как толпа вокруг вас поредеет,
вы средь нескольких крон в вашем чемодане
обнаружите что-то ещё – кроме денег:
полоумную записку. Она пригодится:
вы её сохраните уж как-нибудь, Бога ради:
по таким, я клянусь, пропускают в психбольницы
или в рай… так что, стало быть, выбирайте.
Записка тридцать четвёртая,
Редкой Птице
Моя Редкая Птица (какая – не принципиально!),
круг моих собеседников становится уже и уже.
И опять же – сентябрь, и опять же сплошное пиано
как внутри, так и… (дальше, наверно, понятно) – снаружи.
Впрочем, это всё литература (с ней лучше проститься):
это мысли в линейку, в то время как мысли летучи,
мысли – тучи и птицы (и как это там?… – редкой птице
долететь удаётся… и дальше: чем дальше, тем круче!)
Моя Редкая Птица, ну что ж… надо как-то собраться
объяснить – хоть тебе, хоть кому-нибудь – важные вещи:
например, существует такое понятье, как сестры и братья
или близкие люди, – всё прочее в мире довольно зловеще.
В общем, надо собраться – клянусь, я уже наготове:
чемодан упакован и даже застёгнут… ничто не забыто!
Вот полью все цветы, вот прерву себя на полуслове -
и исчезну из милого сердцу проклятого здешнего быта.
«Редкой птице…» – и дальше… а дальше придётся топиться
в этом «чудном Днепре», не достигнув его середины.
Гоголь тоже… сказал, не подумавши! Что ж редкой птице
предлагается делать потом – после этой картины?
Моя Редкая Птица, забудем об этом, уедем,
бросим в Днепр, в Каттегат – все ключи, адреса и записки
и отправимся далее по морю велосипедом -
не печалуясь, по-скандинавски и по-олимпийски.
Ты, конечно, поймёшь эти глупости с пол-оборота:
я надеюсь, язык мой – в достаточной степени птичий!
А поймут ли другие… так это других и забота:
мы ведь здесь оказались не для соблюденья приличий.
Записка тридцать пятая,
Господу Богу
То ли «здравствуйте», то ли… теряюсь, но, может быть,
«здравствуй» -
в общем, так или как-то иначе… как есть, так и надо!
Я один сумасшедший, не семенящий за паствой -
без лица и без имени… в сущности, и без доклада.
Я – спросить, для чего это всё… мне не очень понятно!
Между тем, говорят, сумасшедшие – люди такие,
что им, дескать, виднее… а тут – ни туда, ни обратно:
вот застрял и торчу – посреди, так сказать, стихии.
Может, это и есть – то, про что говорят «виднее»:
ну, стихия и прочее… некий намёк на случай,
только я, разместиться во всём этом не умея,
за собой наблюдаю, как за звездой падучей.
И опять же… так оно, может, в самом деле и было
на скрижалях записано, но я не читал скрижалей!
Потому и смотрю вокруг – огромными очами дебила,
которого все его сверстники поопережали…
А с другой стороны – не лезть же мне в их шеренгу:
они так сплочены и так знают, куда им надо,
что, боюсь, я совсем как-то не подхожу по рангу
и потом… говорю ведь: я, в сущности, без доклада.
То есть чем отчитаться – не знаю: за все эти годы,
проведённые здесь ли, там ли – везде, одним словом!
Как возьмёшься считать – хоть достоинства, хоть доходы,
так и бросишь, смеясь над ничтожным своим уловом:
две морские звезды, две ракушки, с полсотни строчек
да штук пять синяков (ничего-заживёт-до-свадьбы!),
Вот сказал себе: сядь напиши, что только захочешь.
