сгинул – и нет печали!
Только мир и слыхал,
как башмачки стучали,
как галопчик порхал…
возраст тебе не возраст:
пять минут – пять веков:
хватит в пространствах звёздных
музыки и подков!
День прячется в глухую щель -
стремглав, как заяц.
И ночь касается вещей -
едва касаясь.
Тут вечера в помине нет:
тут переходы -
от света к тьме, а полусвет -
не той породы.
Мы говорим тут «нет» и «да» -
и только это.
Мы не даём себе труда
хранить секреты.
И нам простить и не простить -
одно и то же:
мы отпустили наших птиц
на небо Божье.
Мы размозжили все узлы
ручной гранатой,
назад хулы и похвалы
отдав с доплатой,
и враг – наш лучший друг, а друг -
враг самый лучший,
нас берегут Небось и Вдруг -
судьба и случай.
У нас в карманах облака -
пустая ноша,
а за душой – одна строка,
и та не наша -
но, никогда её со дна
не доставая,
мы твёрдо знаем, что она -
пока живая.
Забудьте наши имена:
мы безымянны,
в базарный день нам грош цена:
одни изъяны!
Но если можно нас продать,
то только – Крезу,
а если можно нас предать,
то только сразу.
Ах, всё неважно, всё пустяк -
и всё в порядке…
А если что у вас не так -
с нас взятки гладки:
вини нас, грозный судия,
в одной печали -
что не простились уходя,
как обещали.
Не начать ли сразу набело -
где-нибудь совсем в сторонке?
Не купить ли себе ангела
на рождественском на рынке?
Есть со свечкой или с дудочкой,
есть со свитком или с чашей,
есть с молитвой – руки лодочкой -
или просто так летящий.
Хоть один да утолит твою
грусть-печаль в её зените:
мне вот этого, с молитвою,
заверните… извините!
И – на золочёной ниточке -
быть ему в моём бедламе
чем-то вроде пограничника
за закрытыми дверями,
чтоб реальная действительность -
страсть и всякое такое,
с чем сто лет уж как не виделись, -
не нарушила покоя.
Так и будем жить за тридевять
километров от границы:
я – уча его постреливать,
он – уча меня молиться.
1997
Мы будем жить сегодня безголосо,
как лунный свет, как солнечный, как камни,
как всё, что молчаливо: как деревья,
в конце концов, как книги и другие:
как облака, цветы или трава.
Мы всё поймём, не проронив ни звука,
в ответ на рыки раненого века,
в ответ на рыки раненого царства,
бросаясь им на помощь, погибая
и молча следуя – по назначенью.
А после мы придумаем слова.
В гулкой области светлого недалёка,
где летит камешек, брошенный в глубь колодца, -
там живой голос мёртвого человека
по пятам за мной ходит – и поёт, и смеётся.
Он немножко навеселе: у него праздник,
