ожиданий.
— Зачем же так… Другой совет. Постарайтесь забыть все это как можно скорее — иначе память… она будет мешать Вам жить. Нельзя сосредоточиваться на таких вещах. Это были остатки бреда. Остатки бреда, — строго повторил он, гипнотически глядя на Эвридику. И уже будничным голосом: — Кофейку у Вас не найдется еще?
— Иду варить, — сказала Эвридика.
— Можно мне с Вами? Я знаю сорок восемь рецептов. — Аид поднялся, не дожидаясь согласия, и отправился за Эвридикой. Петр попросил выпустить из заточения Марка Теренция Варрона — и Александр Тенгизович пошел за ним в комнату бабушки.
…Аид Александрович плотно закрыл за собой дверь в кухню. Эвридика обернулась на щелчок магнитного запора.
— Я специально закрыл. — Аид перешел на шепот. — Скажите мне, чей это телефон? — Он протянул Эвридике изрядно мятую уже бумажку.
Эвридика долго смотрела на цифры, потом сложила губы эдакой трубочкой: ту-ту-ту…
— Я не могу Вам сказать. — И, тряхнув головой, подошла к плите. — Диктуйте, пожалуйста, рецепт… номер девятнадцать.
— Я знаю только номер один. Эвридика, чей это телефон? — Он не допрашивал, он просил, он молил сказать — лучше б уж допрашивал: отказать проще! Но он просил.
— Аид Александрович, не мучьте меня… пожалуйста. Я не скажу.
— Так-с, хорошо. Тогда выслушайте меня. Выслушать — можете?
— Могу.
— Это страшная личность, я говорил с ним. И надо бы Вам… Вы простите, что я вмешиваюсь: наверное, Вы понимаете… я далеко не всегда, я никогда просто не вступаю с моими пациентами в какие бы то ни было отношения, кроме служебных, но Вам надо предпринять все меры для того, чтобы история, связывающая Вас…
— Это невозможно, Аид Александрович. — Эвридика на лету подхватила мысль Аида и на лету отбросила ее. — Это никак невозможно.
— Но я хочу помочь Вам, я знаю людей такого типа: слава богу, не раз и не два попадался…
— Как, и Вы попадались?
Эвридика упустила кофе и теперь вытирала плиту, делая вид, что на самом деле ее совсем не интересует ответ на вопрос, заданный ею же с таким жаром.
— Девочка, — вздохнул Аид, — всякое бывало уже на моем веку. И потому я не могу, не могу спокойно видеть, как эта тварь…
Эвридика поставила новый кофе и строго посмотрела на Аида Александровича.
— Наверное, мы с Вами говорим о разных вещах, Аид Александрович. Я не знаю, что именно Вы имеете в виду, но это слово… «тварь» — оно непригодно в моей ситуации. Тут тоньше все, простите…
— Вы надрываете душу мне, Вы молоды и не отдаете себе отчета в том, к чему приведет Ваша зависимость от него. А что до тонкости, так они все тонкие, все с подходами. Между прочим, я, кажется, тоже увяз.
— В чем увязли?
— Да вот, видите ли… Про меня ему кое-что известно. Причем самое сокровенное, так высокопарно сказать…
И тут Эвридика улыбнулась.
— Кофе! — воскликнул Аид Александрович, но кофе уже побежал — и не догнать его было ни Эвридикиной улыбке, ни Аидову отчаянью: он пузырился и благоухал пережженными маслами…
— Варим по третьему разу? — спросила Эвридика, и словно бы в ответ на ее вопрос раздался магнитный щелчок двери: на пороге кухни во всей красе появился голубой Марк Теренций Варрон с золотым кольцом на лапке.
Он перепорхнул к ногам Аида Александровича, поднял голову и произнес человеческим голосом:
— Ihre Konigliche Hoheit?
Глава ДЕВЯТАЯ
Слон-из-слоновой-кости,
ИЛИ застенчивый болтун
Уже знакомая читателю старая женщина по имени Эмма Ивановна Франк сидела в пенной ванне и пела романс «Ах, эти черные глаза». Автору неизвестно, чьи конкретно черные глаза в данном случае имелись в виду, но зато известно, что настроение у Эммы Ивановны Франк было препаршивое. Она допела романс и стала размышлять о том, что нужно сделать, чтобы захлебнуться в ванне. Действия, которые следовало предпринять, показались ей невыполнимыми — и она начала уже подумывать, какой бы еще романс запеть, но раздался звонок в коридоре и с романсом пришлось повременить. Эмма Ивановна Франк дотянулась специальной палкой до двери ванной, толкнула дверь и спросила громко:
— Кто там?
— Это я. — И голос, что самое интересное, был мужской.
«Мужчина», — не ошиблась Эмма Ивановна Франк.
— А кто это «Вы»?
— Дмитриев я, Дмитрий Дмитриевич.
— А, Дмитриев! — радостно воскликнула Эмма Ивановна Франк и, помолчав немного, радостно воскликнула снова: — Кто Вы и откуда, Дмитрий Дмитриевич?
— Я Вам снился! — надсаживался у дверей незваный-гость-хуже-татарина.
— Ах, снились!..
Эмма Ивановна Франк вылезла из ванной — вся в пене, как Афродита, и не смогла вспомнить сна о Дмитриеве Дмитрии Дмитриевиче. Но завернулась в мохнатую простыню и пошла в коридор.
— Я открою сейчас, только я голая, потому что сию секунду из ванной, — Вы стерпите или нет?
— Посмотрим, — не поручился за себя Дмитриев Дмитрий Дмитриевич.
Но Эмма Ивановна Франк все равно отворяла уже дверь. — Ой, какой Вы смешной Дмитриев! — отнеслась она прямо здесь. — Ужасно смешной, я таких смешных Дмитриевых не видела никогда, — и упорхнула в ванную, где заперлась от не поручившегося за себя гостя. Они определенно были знакомы, но при каких обстоятельствах — бог весть.
— Мы с Вами в Воронеже встретились, — Дмитрий Дмитриевич перешел на шепот, сознавая некоторую как бы интимность ситуации: говорить приходилось в щелочку двери все той же ванной комнаты. — Вы тогда подошли ко мне и сказали, что я Вам снился и что Вы хотите мне принадлежать… или чтобы я Вам принадлежал… и, в общем, жить вместе и все такое, помните? Я тогда не мог, а теперь вот… могу.
— Жить вместе и все такое? — с ужасом переспросила Эмма Ивановна Франк — рафинированная, как мы помним, особа — и смыла с себя пену «Бадузан», в сердце своем вспомнив все и сказав там: «Кошмар».
— Когда же это было? — И принялась вытираться мохнатой простыней с двумя небольшими драконами.
— В одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году.
— В одна тысяча? — акцентировала Эмма Ивановна Франк. — Боже, какая древность…
— Да Вы войдите в комнату и сядьте в ней на что хотите, — сказала она, вытеревшись. — Мне еще минут десять надо.
— Вы не торопитесь, — из-за двери посоветовал гость. — Я навсегда приехал.
— Понятно, — вздохнула Эмма Ивановна Франк и осознала, что погибла. — Ну, раз навсегда… — Десяти минут не потребовалось: она так и вышла — в халате, с распаренным лицом. — Что ж… Дайте я на Вас хоть нагляжусь, Дмитриев Вы Дмитрий Дмитриевич.
— Будет еще время, — пообещал тот. — Вы лучше пока в порядок себя приведите.
Да, заявочки… Но делать нечего. И Эмма Ивановна Франк подчинилась.
А был Дмитриев Дмитрий Дмитриевич небольшим пухлым старикашкой с лысою головушкою. И нос пуговкой, причем пуговкой женской, то есть некрупной, красной и блестящей. На пуговке в беспорядке росло несколько волосков — очень черных. Глаза же были совсем маленькими и непонятно какими по цвету. Тот
