Свобода от смерти

задумал поэму о Пушкине, — страх исчез.

Вся жизнь Есенина — череда стремительных творческих взлетов к вершинам любви и света и не менее стремительных «падений» в тайные глубины человеческой психики. И то и другое — факт человеческого бытия. Человек становится жертвой этих кажущихся противоречий. Самоубийство Есенина есть результат трагического разлада между «противоречивыми» началами человеческой психики.

В который раз себя внутри кромсаю —
Как до смешного короток наш век.
Живу, живу и вдруг — себя бросаю,
А ты приходишь — Черный человек.
Ну вот и все. Чего теперь бояться?
О чем жалеть? Я вовсе не смешон.
На роль провинциального паяца
Другой — моложе — будет приглашен…

Во время работы над «Есениным» чувство безысходности и движения по кругу достигло апогея, и я был готов, стоило только «поднести спичку», завершить свой земной путь. Алкоголь в любой момент мог катализировать этот процесс.

Поэтическое исследование Октябрьского переворота и роли в нем Ленина вылилось в работу «Революция (Хотим… и… думаю)». В самом начале я сделал для себя удивительное открытие — язык работ Ленина поэтичен, следовательно, искренность намерений этого человека, его увлеченность идеей без поиска личной выгоды не вызывали сомнений. Мне никакого труда не составило облечь напористость ленинских слов в стихотворную форму.

Лозунг «Вся власть Советам»
На сегодня — опасен.
Там измена внутри
И рука палачей.
Политический крах их
Очевиден и ясен,
И предательски тошно
Пустозвонство речей.
На сегодня Советы —
Это просто бараны.
Привели их на бойню —
Голова под топор.
Словеса их невнятны,
Заверенья пространны,
А предательство — явно.
Беспредметен и спор.

Когда я попытался переложить в стихотворную форму сталинские слова — у меня не получилось. В его речи отсутствовал ритм, а это — верный признак рассудочности. У Сталина рассудочность была коварной. Психология толпы и ее вождей были мною прочувствованы. Ни толпой, ни вождем я быть уже не мог.

Галерею поэтических исследований завершил образ Никколо Паганини — неповторимого маэстро. Как-то в раннем детстве я по радио услышал это имя, и оно (точнее, загадочное словосочетание «Никколо Паганини») прочно вошло в мое сознание. Аромат первого детского впечатления остался у меня на всю жизнь.

Эпиграфами к поэтическому исследованию «Распятие» послужили слова Мейербера: «Там, где кончается наше воображение, начинается Паганини» и слова великого Листа о Паганини: «Он был велик. Знаем ли мы, какой ценой дается человеку величие?» Паганини, как никто другой на земле, являл собою «мир Дьявола и Бога» в своей творческой ипостаси. Я, как мог, пытался передать это в стихотворной форме. Вся жизнь Паганини — трагическая феерия Музыки и Любви. Финал его жизни был плачевен — невозможность примирения психологических начал, кажущихся полярными, привела к невыносимым страданиям души и тела.

Холод

Как холодно. Ни слава, ни богатство
Не греют обезумевшую душу.
Болезнями изъеденное тело,
Того гляди, развалится и рухнет.
Под плесневою каменной тоскою
Покоятся и молодость и радость,
И лишь одна огромная усталость
Остаток жизни холодом сковала.
По вечерам в один и тот же час
Проклятая бессонница крадется.
Без стука входит в двери и ведет
Кого-нибудь из прошлого с собою…

Паганини стал мне удивительно близок и понятен. Трагический разлад в моей душе достигал апогея. Поэзия не смогла сделать меня свободным — она сама становилась тюрьмой. Ощущение гнетущего одиночества среди людей не покидало меня.

Не хочу врываться в бал
Гостем узнанным, незваным.
Не хочу, чтоб в ноги пал
Сам хозяин истуканом.
Не хочу мотаться вдрызг
По домам чужим бездомным.
Не хочу, чтоб совесть грыз
Червь сомнением бездонным.
Не хочу — ни да, ни нет
И казаться всем несчастным.
Стал мой сломанный хребет