Варвара КЛЮЕВА
Чёрный ангел
Имена, отчества, фамилии и блатные прозвища, названия и аббревиатуры фирм, учреждений и институтов, географические и геополитические названия, торговые марки, собачьи клички и события изменены. Любое совпадение с реалиями чисто случайно.
Пролог.
Гуд бай, Америка
Жизнь Питера О'Нейла могла бы стать отличной иллюстрацией к пословице «Не в деньгах счастье». Наследник торговой империи О'Нейлов, владелец супермаркетов, транспортных компаний и торговых складов, разбросанных по обеим Америкам, при желании мог бы осушить и сровнять с землёй Великие озера, засыпав их зелёными банкнотами, а вот счастья, выпавшего на его долю, не набралось бы и на пипетку.
Документы семейного архива смутно намекали на таинственное родовое проклятие О'Нейлов. О том, кто, на кого именно из предков и за какие грехи наслал проклятие, архив умалчивал, но все О'Нейлы на протяжении вот уже пяти поколений умирали или погибали молодыми, оставляя после себя единственного наследника, и непременно мужского пола.
В пять лет Питер лишился матери, двумя годами позже — отца. Опекуны малолетнего магната, совладельцы известной юридической конторы, ведущей дела О'Нейлов на протяжении последних семидесяти лет, отправили сироту в привилегированную частную школу, где учились отпрыски лучших семейств Новой Англии. Цвет новоанглийской молодёжи отнёсся к юному однокашнику — некрасивому, рыхлому, пугливому и вечно заплаканному увальню — с дружелюбием стаи койотов. Десять лет Питер служил объектом самых жестоких, самых изощрённых издевательств, на какие только способна детская фантазия.
В экономический колледж Принстонского университета О'Нейл поступил, будучи уже законченным неврастеником. Ни друзей, ни приятелей Питер там не завёл. Неуклюжий, толстый, с оплывшими щеками и нездоровой ноздреватой кожей, он страдал нервным тиком с десятком комплексов в придачу, и никому не был симпатичен. Правда, издевательства прекратились. Далеко не все студенты Принстона принадлежали к сливкам общества, поэтому богатство юного О'Нейла вызывало у однокашников известное почтение. И хотя за спиной Питера частенько ухмылялись, открыто его никто не унижал.
Болезненная стеснительность О'Нейла напрочь исключала какие-либо контакты с девушками. Он скорее бы умер, чем обратился к представительнице прекрасного пола с самым невинным вопросом или замечанием. Если же какая-нибудь девушка обращалась к нему сама (изредка такое случалось), Питер немел, деревенел, покрывался пятнами и испариной, словом, превращался в законченного идиота. Слухи об этой его особенности широко распространились среди женского населения кампуса и вскоре начисто отбили у охотниц желание свести знакомство с богатым, но совершенно безнадёжным молодым человеком.
Подходящую партию для Питера нашли опекуны. После выпуска его познакомили с милой молодой особой из хорошей, но небогатой семьи. Девушка и её родители приложили немало усилий и в конце концов разморозили, растормошили, разговорили О'Нейла. Через полгода знакомства Питер предложил Денизе руку и сердце, и предложение было благосклонно принято. Впервые за много-много лет Питер почувствовал себя счастливым.
Полгода спустя машина, в которой молодая чета О'Нейлов ехала по прибрежному шоссе, разбилась о скалы. Два года хирурги всех мастей по крупицам отвоёвывали жизнь и здоровье Питера, а по возвращении из ада его навестил поверенный, едва не перечеркнувший усилия врачей. О смерти жены Питер к тому времени уже знал. Чего он не знал, так это того, что авария была подстроена самой Денизой. Адвокат принёс видеокассету с записью её предсмертного признания.
На больничной койке лежало нечто, похожее на белый кокон, — не различить ни лица, ни фигуры. Только по звучанию голоса из тёмной щели в бинтах, можно догадаться, что в коконе — женщина. Слова, перемежаемые натужным, хриплым дыханием, были обращены к обступившим ложе священнику, врачу и полицейскому.
— Я, Дениза О'Нейл, полностью отдаю себе отчёт в происходящем… Я знаю, что умираю, и перед смертью хочу… облегчить совесть… Эта авария… моих рук дело… Я заранее выбрала место… Там дорога идёт под гору… а в трехстах ярдах — крутой поворот. Я вела машину… Надеялась выскочить на вершине холма… сразу, как переключу скорость… Питер бы не успел среагировать… он такой… тугодум… Не получилось… зацепилась ногой… Бог меня наказал.
— Вы хотели убить мужа? Но почему?
— Я его не выношу… Жирный белый скользкий червяк… Меня трясёт, когда он ко мне прикасается… Я хотела получить его деньги.
В глазах у Питера потемнело, белый кокон взлетел со своего ложа и поплыл к О'Нейлу, чернея и превращаясь в ангела смерти…
После ухода поверенного и доктора с медсестрой О'Нейл впервые попытался покончить с собой, вскрыв себе вены, и угодил в психиатрическую клинику. Через два месяца он выписался и в день выписки предпринял вторую попытку при помощи сэкономленного снотворного. Его положили в другую клинику, где медбратья дважды обнаруживали под его матрасом новые залежи таблеток. Ему меняли лечащих врачей, и, наконец, последнему доктору удалось кое-как примирить пациента с жизнью.
Питер заперся в особняке, отгороженном от мира и репортёров десятифутовым бетонным забором, и провёл четыре года почти в полной изоляции. Лишь три человека имели к нему доступ — старый слуга, новый поверенный (прежнего спешно отстранили от дел) и бывший опекун, друг отца. Все трое время от времени пытались изменить отношение Питера к браку и к себе, убедить его в том, что после аварии, вернее, после многочисленных пластических операций, лечебных процедур и диет внешность его сильно изменилась к лучшему. От былой полноты осталось одно воспоминание, кожа поздоровела, черты лица облагородились. А пережитые испытания принесли мудрость и укрепили дух.
— Ты стал весьма привлекательным и вполне зрелым мужчиной, мой мальчик, — замечал как бы между делом друг отца. — Не пора ли покончить с этим отшельничеством? Нельзя же всю жизнь терзать себя, вспоминая слова этой ужасной женщины! Я никогда не прощу себе того, что способствовал вашему браку, но ты мог бы снять груз с моей совести, вернувшись к нормальной полноценной жизни.
— Я понимаю, Питер, вам здорово досталось, — говорил поверенный, напыщенный и велеречивый. — Но теперь все уже позади. Пришло время подумать о наследнике. Неудачный первый брак — вовсе не гарантия неудачи второго, уверяю вас как юрист. Теперь вы опытнее, мудрее, дальновиднее. Юношеские комплексы, связанные с внешними изъянами, изжиты, да и самих изъянов больше нет. У вас есть все шансы найти подходящую супругу, достойную мать вашим детям. Не хотите же вы, чтобы плоды трудов многих поколений рода О'Нейлов достались неведомо кому?
— Прекрасно выглядите сегодня, сэр, — уверял слуга едва ли не ежедневно. — Жаль, никто не оценит, кроме скучного глупого старика. Сюда бы сейчас хорошенькую молодую леди…
До поры до времени эти манёвры успеха не приносили. Но однажды ночью Питера словно ножом в сердце кольнула мысль: ведь все О'Нейлы умирают, не дотянув и до сорока, а ему уже тридцать. Значит, на все про все осталось меньше десяти лет. И что же, они так и пройдут в бесконечном бдении над книгами да у телевизора, в бессмысленном вышагивании по комнатам осточертевшего особняка? Ну уж нет! Будь, что будет, но он вылезет из своей норы и ещё раз бросит вызов судьбе, обрёкшей его на одиночество.
Едва Питер принял это решение, как его посетила новая мысль. Допустим, он вернётся к светской жизни. Его снова будут окружать люди, некоторые из них будут выказывать дружелюбие, приязнь, искать с ним более близкого знакомства. Вопрос — что они сочтут привлекательным? Личность самого Питера или его богатство и положение в обществе? Кто поручится, что он не получит в результате вторую Денизу? Нет, повторять прошлые ошибки он не намерен. Он вернётся к людям, но вернётся инкогнито…
Через две недели после принятия исторического решения Питер О'Нейл приобрёл подержанный, но крепкий бьюик с трейлером, переоделся в обноски, купленные в лавке Армии спасения и отправился в большое путешествие по Америке. Он останавливался в дешёвых кемпингах и дорогих мотелях, ел в придорожных забегаловках и в модных ресторанах, пил в грязных, заплёванных барах и в барах процветающих, знакомился с женщинами, мужчинами и семейными парами из всех социальных слоёв. И чем больше впечатлений у него накапливалось, тем отчётливее оформлялась неприятная мысль: все люди, в
