обеспечим. И если лично вам угрожает не более, чем нервотрёпка, то вашему другу-доктору не поздоровится по-настоящему. С другой стороны, я великодушен и незлобив, поэтому охотно все прощу и забуду… если обнаружу вашу искреннюю и горячую готовность помочь следствию.
Эдик и Надежда безмолвно посовещались, обменявшись взглядами, и вынесли решение в пользу сотрудничества с властями.
— Кто будет говорить? Ты? — спросила Надежда.
— Один? У меня язык отсохнет. Давай по очереди.
Они говорили долго. Мерседес дополз до Ярославского шоссе и дальше покатил гораздо бодрее. Когда пришла пора съезжать с Кольцевой, осталось досказать совсем немногое. Надежда подала Геше знак тормознуть у обочины и торопливо закончила рассказ:
— В общем, что-то у меня не сходится. Я уже начинаю думать, что в Питера стрелял человек, не имеющий никакого отношения к истории с денежным мешком. Меня не покидает ощущение, будто в словах Питера о чёрном ангеле — Ирен заключён вполне рациональный смысл. Во всяком случае, во всех остальных его словах он присутствовал. И даже в сказке про светлого ангела. Это он меня имел в виду. Я подбежала сразу после выстрела, нагнулась над ним. Шуба у меня белая, волосы светлые, да ещё лампа сверху их подсвечивала. И именно ко мне Питер обратил просьбу насчёт сына, только я её тогда не поняла. Словом, если бы Эдик не сказал мне, что у Ирен никого из родни, кроме мужа и сына, не осталось, я бы предложила вам поискать её сестру… или другую похожую на неё родственницу.
— Почему же не осталось? — спросил Халецкий и задумчиво потеребил нос. — Разве Лизавета вам не говорила?.. У Ирен есть очаровательная дочурка осьмнадцати годов от роду.
— Но… Но это… Не может быть! — разродился наконец Эдик. — Мы с Ирен были друзьями. Она рассказывала мне о детстве, о Лиске, об учёбе в институте, о бывшем муже, о смерти мамы, о знакомстве с Петей — обо всем… Но ни разу — ни разу! — даже не упомянула о том, что у неё есть дочь.
— Ну, полагаю, воспоминания о дочери не приносили Ирен большой радости. Дело в том, что около двенадцати лет назад милое дитя предприняло вполне, я бы сказал, осознанную попытку убить маму. Похоже, за эти годы дитятко поднабралось опыта…
25
Ещё не проснувшись окончательно, Людмила поняла, что заболела. Голова налита чугунной тяжестью, горло словно наждаком тёрли, в глазах резь. Значит, не помогли ни коньяк, ни сауна, ни тёплое молоко перед сном. Что неудивительно. Сколько она брела босая, практически раздетая, по снегу, пронизываемая ветром? Полчаса? Час? Когда ярко-красный «рено», ехавший навстречу по другой стороне дороги, с визгом развернулся и остановился рядом, Людмила уже не чувствовала ни ног, ни рук, ни ушей.
— Милочка, вы с ума сошли?! Быстро в машину! — Тётка, сидевшая за рулём, едва ли не силой втащила её в салон. — Снимайте немедленно мокрое! Погодите, у меня где-то был коньяк… Ага, вот он. Выпейте. Да пей, черт тебя побери! Вот так. Теперь скидывай все с себя, налей в горсть коньяк и начинай растираться. Ты — верх, я — низ. Давай ногу. Три как следует, не жалей себя. Заодно и руки согреешь.
Когда с процедурой растирания было покончено, добровольная сестра милосердия завернула пациентку в плед и спросила:
— Что у тебя стряслось?
Людмила не знала, что отвечать, и сочла за лучшее заплакать.
— Ну-ну, полно тебе! — спасительница обняла её и погладила по голове. — Все уже позади. Отвезти тебя к врачу? Или, может, в милицию?
Людмила отчаянно помотала головой и заплакала ещё горше.
— Та-ак, понятно, — пробормотала тётка. — Тогда скажи, куда тебя отвезти.
Ответом ей были судорожные рыдания.
— Очень хорошо. Значит, едем ко мне.
В дороге она болтала, не умолкая, — видно, хотела отвлечь свою пассажирку от мыслей о пережитом. А Людмила исподтишка её разглядывала.
Немолодая — лет сорок пять, не меньше. Острые черты лица, небольшой перебор с косметикой. На голове — такой короткий ёжик, что и не разберёшь, какого цвета волосы. Фигура вполне ничего, хотя, пожалуй, чересчур худая. Руки — маленькие и высохшие, похожие на птичьи лапки — унизаны дорогими перстнями. Обручального кольца нет. Судя по всему — одна из тех богатых, уверенных в себе баб, что предпочитают мужьям любовников.
— …А вообще-то я страшная индивидуалистка, — говорила между тем тётка низким прокуренным голосом. — Слава богу, теперь это, скорее, достоинство, чем порок. Свободная, самодостаточная, состоятельная женщина — звучит почти как синоним слову «счастливая», ты не находишь? Могу позволить себе все, что хочу, а хочу я, в общем-то, немногого. Надёжно отгородиться от вездесущей толпы тупых вонючих козлов и баранов, допускать к себе лишь немногих избранных, которые не вызывают у меня желания хвататься за автомат. Я даже фирмой своей руковожу из запертого кабинета с отдельным входом. Отдаю распоряжения исключительно по телефону или через секретаря — она единственная имеет доступ в святая святых. Общение с клиентами и чинушами полностью переложила на замов, которых выбирала долго и придирчиво. С одной стороны, чтоб была голова на плечах, чтобы умели принимать решения самостоятельно. С другой — чтобы не вздумали затеять у меня за спиной собственные игры. Для гарантии поддерживаю в них дух здорового соперничества — пусть приглядывают друг за другом, мне спокойнее.
В общем, на работе я себя оградила, а это самое сложное. Изолироваться в частной жизни — пара пустяков. Собственный дом, прислуга, приходящая только в моё отсутствие… Дом, разумеется, за городом, на московский особняк пока не накопила. Нет, наверное, уже накопила, просто не хочу жить в Москве. Она меня душит, всегда душила… Странно, я коренная москвичка, а родной город не выношу. Ты как: не против пожить за городом?
Людмила помотала головой.
— Не оклемалась ещё?
— Почти оклемалась. Спасибо, — сипло ответила Людмила.
— Тогда давай знакомиться. Валерия. Ты можешь взять псевдоним, если хочешь. Мне нет дела до твоего настоящего имени, но нужно же как-то обращаться друг к другу. Так как прикажешь тебя называть?
— Даша.
— Ну и отлично. Премиленькое имя. Все, Даша, мы приехали.
Потом были сауна и тёплое молоко на ночь. Только они не помогли. Болезнь притаилась в засаде и взяла своё, когда Людмила заснула. Вообще-то в этом было своё преимущество. Людмила получила тайм- аут. Валерия не выставит её, больную, из дома и не будет приставать с расспросами. А если все-таки пристанет, можно потерять голос. Ей, Людмиле, необходимы два-три дня покоя, чтобы подумать, как быть дальше.
Однако тяжесть в голове, боль в горле и ломота во всем теле не способствуют мыслительному процессу, а задача, которую Людмиле предстояло решить, требовала самой интенсивной работы серых клеточек. Если решение не найдётся, ей конец. Оценить масштабы катастрофы она могла даже в теперешнем состоянии.
Где, в какой момент подлая судьба подставила ей ножку? Почему все пошло наперекосяк? Ведь у неё был такой замечательный, такой безупречный план!
Людмила едва не сошла с ума, когда узнала, что Эта Тварь завела хахаля и ждёт ребёнка. Светлана Георгиевна, видя, что проверенная годами методика приведения нервов в порядок внучке не помогает, переполошилась и начала наводить у знакомых справки о психиатрах. Но все обошлось. В конце концов травы, гимнастика и контрастный душ сделали своё дело. Людмила взяла себя в руки и начала думать. Ей было всего шестнадцать лет, но недостаток жизненного опыта вполне компенсировала острота ума.
Итак, дано: женщина, много лет назад отказавшаяся от дочери и счастливо живущая с недавно обретённым любовником в ожидании нового ребёнка. Требуется: помирить женщину с дочерью, заставить её заботиться о некогда брошенной девочке не только до но и после совершеннолетия последней.
Как этого добиться? Сделать так, чтобы мать испытала острую нужду в дочери. Устранить каким-то
