раздувать, мусор убирать.
Так Наташа появилась на заводе.
Тихая, уважительная, она пришлась по душе всем, кто трудился на молотовой фабрике. Пожилые кликали ее доченькой, молодые — сестренкой. Никому в голову не приходило обидеть ее или зло подшутить над ней. Васька, когда случалось работать в одну смену, в свободную минуту успевал перемолвиться с девушкой, узнать, как она живет.
Упросил бы парень девку выйти вечерком посидеть с ним на завалинке, да нельзя: обычай не велит. И отец, если узнает, не даст потом своего благословения. Да Васька и не думал о баловстве. Такую девку, как Наташа, и подождать не грех. А то, что год лишний пройдет, не беда.
Не беда-то — не беда, да, видать, не зря в народе говорят, что правда с земли на небо ушла, а по земле одна кривда ходит. Ты о напасти и не думаешь, а она — вот, рядом, откуда только взялась.
Сам ли прослышал Мотря о Наташе или из рунтов кто шепнул, только заявился он на молотовую фабрику вскоре после того, как начала она там работать. Пройдя по главному проходу, он повернул в сторону тех горнов, у которых стояли Рощин, Митька, Семен Котровский. Придирчиво осмотрел Васькин горн, пересчитал количество готовых криц и, ничего не сказав, перешел к Семену.
— Эта, что ль, твоя девка-то? — кивнул он на раздувавшую мехи Наташу.
— Она, Яков Капитоныч.
— Сколь ей положили в неделю-то?
— Копеечку.
— С того понедельника полторы получать будет. А в субботу приведи ее ко мне в дом после всенощной. Пусть полы помоет.
Растерявшись, Семен ничего не сумел ответить смотрителю. А тот, уверенный в том, что и это его желание будет беспрекословно выполнено, катил уже к выходу.
— Чего это больно милостиво с тобой разговаривал Мотря-то? — спросил Семена Митька.
Котровский, словно не понимая, молча смотрел на спрашивающего, потом со стоном опустился на сосновый чурбак, служивший ему стулом.
— Что с тобой, дядя Семен?
Рощин поглядел на Котровского, обхватившего голову руками, недоуменно стоявшего рядом Митьку и еще раз переспросил:
— Что случилось-то? Ну?
— В субботу полы мыть велел приходить.
— Кому полы?
— Не мне же. Наташке — вот кому.
Рощину показалось, что подслеповатые, затянутые давно не мытой слюдой окна фабрики совсем потемнели, словно их наглухо закрыло чем-то черным.
— Ты правду говоришь?
Но и без того было видно, что это так.
— Что же это делается? Люди добрые, вы только послушайте!
К горну Семена один за другим стали подходить работные. Одни из них, узнав в чем дело, вслух выражали свое негодование, другие, опасливо оглядываясь по сторонам, сокрушенно рассуждали о том, что плетью обуха не перешибешь.
— И надо же было мне пойти к нему, просить принять девку на работу! — убивался Семен.
— Так вы же ведь не закрепощенные, а из приписных, — сказал молча стоявший до этого кузнец Башилов. Был он высок, широкоплеч, и тяжелый молоток казался игрушкой в его руке.
— Ну и что ж с того, что приписные?
— Не ходить, да и все тут. Я вот тоже приписной. Заставил бы он мою женку полы ему мыть!
— А и заставит. Его воля, не наша.
— Не заставит! — Рощин возбужденно шагнул вперед.
— Тише ты! — Дернув Ваську за руку, Коршунов чуть заметным кивком головы показал другу на Наташу.
Как-то получилось так, что, ведя разговор о ней, о том, что ее ожидает, работные забыли о том, что девушка сидит тут, рядом с ними, и слышит все, что они говорят. А она смотрела широко раскрытыми глазами на отца, Митьку, на своего любимого и словно спрашивала: неужели они дадут ее в обиду?
Спохватившись, Рощин подошел к Наташе, сел рядом, ласково обнял за плечи.
— Не бойся, Наташенька, никому тебя не отдадим!
У проходных ворот заколотили в било. Упряжка кончилась. Переговариваясь между собой, на все лады обсуждая случившееся, люди стали собираться домой.
Уложив в кучу готовые крицы, Семен подождал, пока дежурный почитала подойдет и подсчитает их, затем устало снял кожаный нагрудник, завернул в него инструмент и положил в уголок рядом с горном.
— Пойдем, дочка! — тихо сказал он и медленно побрел к выходу. Рощин с Коршуновым двинулись за ним.
Невеселыми были для Васьки и Котровских оставшаяся часть дня и наступившая затем ночь. До самого утра не сомкнула глаз Наташа, думая о своей судьбе, слушая, как беспокойно ворочается на полатях отец. Не спал и Рощин, придумывая различные способы освобождения невесты от ненасытного Мотри. Но сколько ни придумывал, выходило одно: спасти ее можно было только проявив открытое неповиновение смотрителю.
— Так и будет! — решил Рощин. — Свою голову подставлю, а ее в обиду не дам!
XIII
Иван Родионович, находившийся большей частью в разъездах, на Выксуни бывал мало. Жена, не раз выговаривавшая ему за это, под конец поставила условие: либо он свои дела в Питере и Москве передаст доверенным на то людям, либо возьмет ее с собой.
— Надоело: ни мужняя жена, ни вдова, — заявила Дарья, когда Иван Родионович наконец приехал. — Дети растут, им мужская рука нужна. А мы тебя месяцами не видим.
Баташев подивился тону, каким были сказаны эти слова. Допреж за Дарьюшкой подобной прыти не наблюдалось.
— Не расстраивайся, — ответил Иван Родионович на попреки жены. — Правдивы твои слова. Не хотел было допреж времени говорить, сюрприз думал сделать. Я ведь за вами и приехал.
— Давно бы так!
В дверь постучали. На пороге стоял дворецкий Андрея Масеич.
Обычно в дни приезда брата Андрей Родионович сам приходил к нему. И на этот раз, выждав приличествующее время, послал узнать, что делает любезный братец. Вернувшись, Масеич доложил, что Иван Родионович изволил сходить в баню, а сейчас отдыхает. Андрей направился к брату.
— Ну, как доехал? — спросил Баташев, целуя Ивана в напудренную щеку.
— Благодарствую, хорошо. В одном месте застряли было, не на ту дорогу повернули, но ничего, выбрались.
— Здоровье как?
— Не жалуюсь. А ты все в делах?
— И ты, чай, не у безделья. Кабы не твои хлопоты, не видать бы нам столько заказов.
— А ныне новые привез.
— Ой ли? Опять Мануфактур-коллегия?
— Нет, на сей раз Адмиралтейство тревожит. Снова пушки лить. Слыхал новость: турки хвост выставили!
— Какой хвост?
Иван Родионович незаметно, одними глазами улыбнулся.
