— Нет, я не пьян. А хоть бы и так, что с того? Последний пьяница лучше, честнее вас во сто раз!
Баташев нервно позвонил.
— В холодную! — приказал он явившемуся на зов Масеичу, указывая на Уланова.
Несчастного режиссера увели.
А наутро по поселку прокатилось: Уланов повесился!
Было так. Ночной сторож, совершая обычный обход, тихо брел по улице, изредка погромыхивая колотушкой. Тащившаяся за ним собака внезапно остановилась, понюхала воздух и, подбежав к помещению, где жили псари, начала тоскливо выть. Сторож попробовал позвать ее за собой, по она не тронулась с места. Тогда он подошел к окну, около которого выла собака, заглянул вовнутрь и, испуганно отпрянув, торопливо закрестился. Посредине комнаты висел не перенесший позора и унижения барский режиссер Уланов.
На кладбище хоронить самоубийцу не стали: церковным уставом это было запрещено. И отпевать его заводской поп не стал. Те же псари, что накануне, исполняя барское приказание, наказывали несчастного, сколотили из неструганых досок домовину, положили в нее покойника и, поставив на дроги, привезли к яме, вырытой у кладбищенской ограды. Когда гроб сняли с телеги, появился невесть откуда взявшийся поп Сорока. Был он зело во хмелю, но почему-то одет в церковное облачение и с крестом.
— Отыдите, окаянные! — рявкнул он на псарей, и те, оробев, отошли в сторону.
Пьяный поп немного постоял молча у гроба, словно всматриваясь в покойника и что-то припоминая, потом неожиданно затянул панихиду. Барских слуг взяла оторопь. Разве можно отпевать таких? Но мешать Сороке они не осмелились.
Заслышав церковное пение, из соседних домишек вышли старушки. Сначала они боязливо озирались по сторонам, потом начали истово подпевать попу. К ним присоединилось еще несколько женщин, и вскоре возле гроба с телом Уланова стояло уже около сотни людей.
Кончив отпевать, Сорока затянул «вечную память» усопшему и повернулся к собравшимся. Лицо его с всклокоченной, давно не чесанной бородой и налившимися кровью глазами было страшным.
— Православные люди! — воскликнул он. — Слушайте меня, грешного пастыря Христова!
Толпа подвинулась было к нему, но тут же в ужасе отшатнулась. Подняв над головой крест, поп провозглашал самое страшное церковное проклятье — анафему — мздоимцу и лиходею Андрею Родионовичу Баташеву, призывая на его голову гнев и проклятие господне.
Полные смятения люди ждали: что будет? А поп в третий раз провозглашал проклятие. Теперь Баташев считался отлученным от церкви. А отлученный от церкви был в глазах простого народа как прокаженный.
В большом барском доме тотчас же стало известно о случившемся. Андрей Родионович сначала посмеялся над попом, потом задумался. Вечером он пригласил к себе заводского попа, с которым долго толковал с глазу на глаз.
Проводив гостя, Баташев велел позвать Никифорова.
— Поедешь в Муром к архиерею, — сказал он. — Отвезешь вот эти письма и тут же — назад.
Через день Карпуха вернулся на Выксунь. В послании муромского архиерея поп Сорока за самоуправство лишался духовного сана, а проклятие им Баташева объявлялось недействительным.
Той же ночью в избушке у часовни на берегу Оки разыгралась драма. Выманив хитростью Сороку наружу, баташевские холопы скрутили ему руки, а затем перевязали не успевших опомниться со сна его сыновей. Взвалив связанных на телегу, Карпуха хлестнул лошадей.
Выслушав, как выполнено его распоряжение, Андрей Родионович удовлетворенно кивнул головой.
— Каторжникам место на каторге, — сказал он. — Ужо им там покажут кузькину мать!
XV
Мерно гудят печи Верхнего завода. День и ночь нескончаемой вереницей тянутся по деревянному настилу засыпки, таская в плетеных коробах за плечами руду, выжженный на далеких раменьях уголь, мелко колотый известняк. Много людей работает на домнах, во всю мощь трудятся они, а никак не могут накормить печи досыта.
Зорко присматривает за домнами Ефим Ястребов. Вызывал его к себе на днях сам Андрей Родионович и строго-настрого приказал следить за печами так, чтобы ничто не могло нарушить их бесперебойную работу.
Но не только потому, что таково барское приказание, день и ночь проводит Ефим у домны. Лучше заводского дела для него нет ничего на свете. Была бы возможность — и хибару для жилья построил бы здесь же, поблизости.
На одной из печей горновым Павел. Третью смену на канаве у его домны работает Семен Котровский. Направили его сюда за дерзость и непослушание, наказав горновому не только ни в чем не давать спуску новичку, а, наоборот, спрашивать как можно больше и строже.
Силен наказ господский, а дружба людская — сильнее. В тот же день узнал Павел от Рощина, за что перевели Котровского и почему такой наказ воспоследовал. Узнали и все остальные, приставленные к домне. Старались по первости во всем помогать Семену. Канавное дело вроде бы не хитрое, а тоже своей сноровки требует. Проложи канавку не так, как надо, — горбылей нальешь, кричные мастера за них спасибо не скажут. Не просуши землю как следует — и вовсе взрыв может случиться.
Кто ни зайдет на канавный двор, обязательно поглядит, как у Саламыги дело идет. Увидят — не так поступает, покажут. «Не робей, паря, научишься!»
Подавленный страхом за Наташу, оставшуюся без его присмотра, Семен поначалу плохо понимал, что толковали ему о работе его новые товарищи. Потом стал помаленьку вникать, дело пошло лучше. Да иначе и нельзя было. Почиталы строго следили за тем, чтобы никто из работных не ленился, успевал сделать положенное, требовали от горновых больше выпускать чугуна. Такое указание получили они от самого хозяина — подгонять, подхлестывать людей, не давать им прохлаждаться. Сделать сегодня больше вчерашнего — вот чего требовал Баташев от каждого, кто был занят на его заводах. И добиваться этого заставляла его не простая жажда наживы, а нечто большее. Этого требовал от него царский указ.
Решив принудить турок дать русским кораблям выход в Средиземное море, а заодно показать коготки Франции, противодействовавшей проискам Понятовского, Екатерина деятельно готовилась к войне. Чтобы осуществить задуманное, нужно было иметь флот, намного сильнейший прежнего. Того ради заложено было немалое количество новых фрегатов, бригантин, абордажных судов. Изготовить пушки и корабельный припас для некоторых из них поручено было Баташевым.
Получив известие об этом от брата, который завез семью в Москву и тут же укатил в Питер, Андрей Родионович долго ходил по своему кабинету. Знал он, что немало хлопот пришлось положить брату, чтобы получить этот почетный и выгодный заказ. Знал, что со дня на день должен прибыть гонец из столицы. Иван Родионович заранее обо всем уведомил: и как царского посланца принять, и какие дары преподнести: обо всем, кому следует, в Питере впоследствии будет доложено. Знал, а волновался.
…Вершные, за неделю выставленные на дорогах, ведущих из Мурома, донесли: едет! Андрей Родионович кликнул камердинера и не спеша облачился в новый, жалованный царицей, темно- вишневого цвета камзол с белоснежными кружевами, приказал, чтобы Мотря и конторские ждали его в Петровской зале.
Взмыленная тройка вскачь вылетела из-за угла приземистого здания заводской конторы, лихо развернулась на площади перед домом и остановилась против парадного. Дородный, в шляпе с плюмажем курьер, тяжело став на крыло тележки, сошел на землю, сказал выбежавшему навстречу дворецкому:
— Доложите господину заводчику Баташеву: фельдъегерь граф Кайсаров по именному ея величества повелению!
Не отряхивая дорожной пыли с шитого золотом мундира, царский гонец поднялся по узорной,
