баташевские хоромы, как было замыслено, но он не торопился. Причиной тому была боязнь увидеть в доме Баташева Наташу.
Когда Парфен снова стал говорить ему о том, что надо торопиться, Василий ответил:
— Баташевых надо бить без промаха. А к этому след хорошо подготовиться, все разузнать. Тимоха на Выксунь ходил — чуть не испортил все. Теперь я так считаю, что надо нам сходить в Велетьму. Знакомый там у меня есть. Павел Ястребов. Пойдешь со мной?
— Я не против.
— И еще скажу: мала наша ватага. Как смотришь, если Митьку в ближние деревни послать? Охотники пособить нам, чай, найдутся.
— Дело говоришь. Осторожность только надо соблюсти.
На другой день Митька направился выполнять поручение Рощина. Оставив в лагере за старшего Тимоху, пустились в путь Василий с Парфеном. До Велетьмы они добрались лишь к вечеру. Постучавши в крайнюю избенку, Василий спросил, где живет горновой мастер Павел Ястребов.
— Тут и живет, — ответил женский голос. — А вам пошто его надобно?
— Люба, что ль? — спросил Рощин.
— Господи Исусе! Ты кто такой, что меня знаешь? С Выксуни? Иль с деверем опять что стряслось?
— Рощин я. Открой, Любаша!
Ничего не ответив, та ушла в избу.
— Боятся, — тихо сказал Рощину стоявший сзади Парфен.
В тесных сенцах показался свет. Дверь тихо приоткрылась.
— Проходите в избу! — торопливо промолвила Люба.
Павел был на заводе. Заперев дверь, Люба поставила лучину на шесток и забросала Рощина вопросами:
— Отколь идете? Где пропадали? На Выксуни не были? А Митька где?
Взглянув на Парфена, Рощин ответил:
— Издаля идем, Любаша. На Выксунь, может, зайдем, может, нет. С Павлом вот повидаться надо.
— После смены придет. Теперь уж недолго. Ой, да что это я? Вы ведь поесть, поди, хотите?
— Не отказались бы.
Половину избушки занимала сложенная по-белому печь. К двери от нее под потолком висели полати. Вдоль стены шла широкая скамья.
Ловко орудуя рогачами, Люба говорила:
— Сейчас я щец горяченьких вам налью. С грибами у меня щи-то. Павел сильно любит такие.
Налив большую деревянную чашку, она поставила ее на стол, положила ложки, нарезала аппетитно пахнувшего хлеба.
— Ешьте, гости дорогие!
Став у печи и подперев груди руками, Люба молча смотрела, как проголодавшиеся за длинную дорогу Василий с Парфеном хлебали дымившиеся щи. Когда чашка опустела, она убрала со стола и присела на лавку. На полатях завозилась, глухо закашляла старуха.
— Жива свекровь-то?
— Слава богу. Прибаливать только стала.
— Детишек-то один или еще есть?
— Двое. Завтра поглядите, какие!
— До завтра мы не останемся. Нам Павла повидать, да и снова в дорогу.
За хлопотами Люба забыла, что Рощину нельзя показываться на людях. Вспомнив, как во время казни на Выксуни зачитывали и Ваську на вечную каторгу за бунт, она замолчала. Не заговаривали и они. Так прошло с полчаса. Наконец, на улице послышались шаги. Тихо звякнула щеколда у ворот.
— Павел идет!
Люба вышла навстречу мужу.
Прямо от порога Ястребов обрадованно спросил:
— Василий? Живой?
Рощин поднялся с лавки.
— Живой, Герасимович!
Они обнялись.
— А это кто с тобой?
— Побратим мой названный. Парфеном кличут.
— Значит, и мне гость дорогой. Любаша, поужинать бы нам.
— Мы уже поели без тебя, не вытерпели.
— Ну, тогда подождите, я немножко поснедаю. У домны проголодался.
Люба дождалась, пока муж поужинает, составила чашки со стола на шесток, поправила в светце лучину и забралась на печку спать.
— Ну, рассказывай, где скитался, куда путь держишь, каким ветром сюда занесло? — спросил Павел, подвигаясь ближе к Рощину. Не перебивая, выслушал он Василия. Лишь в том месте, когда тот рассказывал, как они нападают на купеческие баржи и грабят их, Ястребов сделал такое движение, словно хотел что-то вымолвить, но так ничего и не сказал.
— А ты как тут очутился? — спросил в свою очередь Василий. — Я слышал, тебя на каторгу хотели сослать?
— Лука, дай ему бог здоровья, из этой напасти вызволил.
— Жив?
— Со старухой все ругается. Был намеднись у меня.
— Ты все у домны?
— Все у нее. Железо я нашел, как по-новому варить! — Павел оживился. — Не поверишь, зерно — как порох. Гнешь — не ломается, и крепость куда больше прежнего.
— От Баташева, поди, спасибо заслужил! — Голос Рощина звучал насмешливо.
Павел непонимающе поглядел на него.
— Я разве для спасиба железо варил?
Он с обидой замолчал.
Боясь, как бы Василий не испортил все дело, Парфен вмешался в разговор.
— Не горячитесь, братцы. Не за тем мы сюда пришли, чтоб обиды друг другу наносить. Да и Павел Герасимович делом показал, что не прихвостень он барский. За советом мы к тебе, хозяин.
Выслушав Парфена, Ястребов подумал, потом решительно сказал:
— Нет, не советую я вам, братцы, на такое дело идти.
— Это почему? Иль боишься, в сотоварищи к нам запишут?
— Не боюсь я, Вася. А только так думаю, что пользы от этого мало будет. Разбередите медведя — он и невинных задерет.
— Мы на то и идем, чтобы медведя на рогатину посадить!
— Ну ладно. Одного убьете, другой останется. Того укокошите, на его место новые придут. Помнишь, Василий, о царе Петре Федоровиче мы с тобой говорили?
— Как не помнить!
— Так вот. Слух о его делах и сюда дошел. Много он народу поднял и много городов захватил. А все же, говорят, разбила его царица. И почему? Народ-то ведь не за ней — за ним шел! Сила у них, у господ! Деньги, войска. А у народа? Вилы да рогатина. С ними не навоюешь.
— По-твоему выходит — покориться надо?
— Ждать нужно, Вася. Не пришло еще наше время.
— А придет?
Ястребов покосился на Парфена.
— Верю: придет. Может, не мы в то время жить будем — дети наши, а такое время, верю, настанет. Беспременно настанет!
— А если мне ждать невмоготу?
