Тот вместе с ротными и взводными командирами заканчивал подготовку к атаке деревни. Солдаты располагались на откосе насыпи и медленно подползали все ближе и ближе к бровке, готовясь выскочить на полотно. Три семидесятки тоже медленно поползли наверх, расширяя интервалы. Солдаты быстро уступали им место, некоторые тут же взбирались на их броню. Остальные машины выстроились в колонну. Орлик побежал вперед и скрылся в люке своего танка, стоящего посредине. Мотаев, держа в руках ракетницу, смотрел на свой хронометр. Туда же посмотрел и Кочергин. Ему показалось, что секундная стрелка остановилась.
— Узок проход под мостом, — заметил Мотаев. — Если там танк подобьют, заткнется он. Тогда сорокапятки атаку не поддержат…
Хлопнул выстрел ракетницы, и разом взревели моторы танков. Те, что были на насыпи, сверкнув отполированными траками гусениц, перевалили через нее и исчезли. За ними с нестройным «ура!» скатывались с противоположного откоса солдаты пехотного капитана. Насыпь опустела. Бросив взгляд в сторону моста, Кочергин увидел, что под ним прошла последняя сорокапятка. Впритирку за ней устремился под мост «бобик» Козелкова.
«Ни пуха им! — мысленно воскликнул Кочергин, морщась от гари. Упершись ногой о кожух выхлопной трубы, он взбирался на жалюзи разворачивавшейся машины Мотаева. — Ни пуха!»
Тридцатьчетверка затормозила, и они бросились вверх, к КП Карапетяна. Часто стукали сорокапятки, заглушаемые шквалом встречного огня. Затем все покрыл удар взрыва, и за насыпью возник гриб размываемого ветром густого дыма, будто кто-то гигантской кистью мазнул сажей по белесо-серому небу.
— Одну машину Орлика сожгли! — оглянулся Мотаев, исчезая в проеме входа в КП.
Кочергин, не различая ничего со света, раздвинул чьи-то спины, жадно прильнул к окулярам бинокля. Панорама боя предстала в мельчайших деталях. Танки под прикрытием отцепленных сорокапяток проскочили за реку, к деревне. Только головной был потерян сразу за мостом. Все атаковавшие с насыпи тоже были подбиты. Один из них взорвался. Башня, обрывки гусениц, катки и другие части машины лежали вблизи догоравшего корпуса. Черная плешина земли вокруг дымилась. В поле обзора бинокля попал разброс стоявших открыто, ничем не защищенных пушечек противотанковой батареи. Они дергались, выбрасывая колючие языки пламени. Когда сорокапятки совсем закрыла земля, вздыбленная частыми разрывами немецких снарядов, лейтенант снова посмотрел на реку. Солдаты, перебегая, неуклонно приближались к реке. Многие подоткнули полы шинелей и шли вброд, ведя ружейный огонь. Иные, падая, исчезали в воде, но другие, окунувшись, вскакивали, бежали вперед и снова падали в воду. Задержав взгляд на одном солдате, упавшем уже на том берегу, Кочергин старался рассмотреть, побежит он снова или так и останется лежать. Сердце колотилось часто и гулко. Домики деревни уже плохо были видны за сизой дымкой, испещренной желтыми вспышками. Дымка стлалась по черной воде, в которой плавало густое крошево льда. Взбудораженный пальбой воздух толкался в уши.
Танки Орлика, развернувшись в линию, уже отходили к насыпи, ведя беглый огонь по деревне. Их преследовали несколько средних немецких танков, за которыми из дымки появились один за другим колесные бронетранспортеры. Угловатые каски над ними дружно подпрыгивали вместе с рывками машин на пересеченном грядками поле. Почти одновременно задымили еще два наших танка, отставшие от остальных, и завертелся на месте немецкий танк, опрокинув жердяную изгородь и разбросав какой-то навес. Затем над ним взметнулся рыжий столб огня. Прокатился гулкий взрыв. Кочергин на мгновение зажмурил глаза и опустил бинокль, но тут же поднял и снова бегло оглядел происходившее между деревней и насыпью.
«Где Козелков, почему его не видно?» — мелькнула мысль.
В поле зрения дважды попала разбитая батарея сорокапяток с торчащими во все стороны сошниками. Наконец шкала бинокля наложилась на подпрыгивающий броневичок, который какими-то судорожными рывками мучительно медленно приближался к дороге, ведущей к насыпи и исчезавшей в отверстии моста. Яркие трассы, казалось, прошивали «бобик» насквозь, но расстояние между ним и мостом все-таки сокращалось. До боли в руках сжав бинокль, Кочергин наконец дождался, когда броневичок въехал под мост.
Немецкие автоматчики уже сверху насыпи вели огонь по тем, кто успел за ней скрыться. Карапетян, ругаясь то по-русски, то по-армянски, крутил ручку полевого телефона и кричал команды своим артиллеристам отсечь и подавить прорвавшихся гитлеровцев. Тут же на огородах и у реки сверкнули и запестрели бурыми кустами разрывы 76-миллиметровых снарядов. Попадания накрыли насыпь. Немцы, теряя убитых и неся раненых, стали быстро отходить. Они поспешно взобрались в бронетранспортеры, которые, развернувшись, устремились за танками, скрывавшимися за отчетливо белевшими домиками деревни. На огородах с поваленными изгородями и перепаханной снарядами землей одиноко и группами неподвижно лежали серые и зеленые шинели. Кочергин невольно отметил, что зеленых куда меньше. На КП остались только дежурный офицер и связисты. Внизу стоял «бобик» Козелкова, который трудно было узнать, так он был исковеркан. На нем не осталось живого места. Лейтенант, распростав ноги, мешковато сидел, привалясь к колесу. Водитель недвижно лежал навзничь рядом и пристально смотрел вверх. Командиры их окружили.
— Что с твоим водителем, Козелков? — нерешительно нарушил общее молчание комбриг.
— Каблук пулей оторвало, а сам жив, — расклеил спекшиеся губы разведчик. — Не пойму, как мы тут и целы?.. А предполье-то у них за деревней!..
— Молодец! Потом доложишь подробно. А броневичок в музей поставим. Куда он кроме теперь годится? — отходя, оглянулся Карапетян.
За свежим бруствером наблюдательного пункта 2-го стрелкового батальона хорошо просматривалась неширокая пойма реки Карповки, начинавшаяся прямо от железнодорожной насыпи. По другую ее сторону повсюду был враг. Правее темные корпуса сгоревших семидесяток и немецких танков отмечали путь дневной попытки пробиться за реку. Танки различались уже с трудом. Сумерки стерли пастельную полоску ясного неба, накладывали быстро густеющие сиреневые мазки на панораму поймы. По всей шири открывавшегося за насыпью простора искрились и перебегали соцветия ружейно-пулеметного и автоматного огня. Трассы туго взвизгивали над головой и вдруг упираясь в бруствер, обдавали брызгами подмерзшей земли. Где-то правее, на разъезде, они били о рельсы, гудевшие затем низко и долго, как струны гигантского контрабаса. Прильнув к окулярам стереотрубы, Кочергин провел шкалой делений по белевшим свежим снежком скирдам соломы и кровлям деревни Карповки. Они не отражали больше отблесков артиллерийского огня. Он обратил на это внимание Мотаева.
— Да, да! Там противотанковая батарея была, — наклонился Мотаев к трубе, — та, что две семидесятой сожгла. У самой реки… Где же она, черт возьми?.. Надо ж, в балочке! Вперед выдвинули, хамилы! А наглеют!
Кочергин прижался ухом к его голове. Сгустки разрывов мин и снарядов, перешибая грохот стрельбы с нашей стороны, временами наглухо закладывали уши.
— Вперед, говоришь? Полезут, стало быть, счас!
— Полезут? Не-ет! Опередим!
Мотаев подался вперед. Мерцание немецких ракет выхватило из сгустившейся черноты его профиль, и Кочергин потянул капитана вниз: алым взмахом тут же рубанула воздух пулеметная очередь. Тот ругнулся, что здесь, на насыпи, каждый как на полигоне — мишень. Помедлив, вслух подумал, что, может быть, предпринять атаку с двух сторон?.. За разъездом давешний мост разрушен нашими артиллеристами, но дальше за деревней есть еще один мост — через реку Червленую… Отсюда и под ним пройдем! — решил Мотаев, делясь с Кочергиным.
— Едва ли той дыркой воспользуешься. Местечко, верно, пристреляно, — возразил лейтенант.
— Если так, и там через насыпь! Раз легкие танки не проходят, на средних пойду…
— На тридцатьчетверках?
— Да. На них и в деревню прорвемся! А там только б закрепиться…
— Без пехоты? Солдат ночью не поднимешь! — оглянулся Кочергин на лязг шанцевой лопаты. — Тогда снова безрезультатные потери, как у Орлика!
— Безрезультатные?.. — резко оглянулся Мотаев. В долгой паузе почувствовалась острая досада.
— Эх, Юра! Потери действительно немалые. Но «безрезультатные»… Вот чушь сморозил! — все более
