напрямую зависит от прогресса в анализе и отношения к аналитику, то есть ко мне, в данном случае. Я непосредственно наблюдаю, что тревога порождается, а реакции формируются, отталкиваясь от этой аналитической основы. Родители, которые внимательны к своим детям порой высказывают мне свое удивление, когда у ребенка неожиданно возвращаются давно исчезнувшие привычки. Никогда я не утверждала, что дети проявляют свои реакции только в отношениях со мной: по большей части такие проявления носят отсроченный характер, так как во время аналитических сеансов подавляются и откладываются на потом. Конечно же, иногда случается, особенно, если прорываются мощные аффекты, чье выражение может сопровождаться жестокостью, что некоторая доля тревоги направлена на тех, кто непосредственно окружает ребенка, но в любом случае, это временное явление, которого невозможно полностью избежать даже в анализе взрослых.
Следовательно, по данному пункту мой опыт абсолютно расходится с наблюдениями Анны Фрейд. Причины этих противоречий обнаружить проще простого — они проистекают от различных способов использовать перенос, что и позволяет мне прийти к тем выводам, о которых я уже упоминала. Анна Фрейд считает, что
Нам известно, что один из самых главных принципов аналитической работы состоит в том, чтобы как можно точнее и объективнее использовать перенос в соответствие с теми фактами, а также с аналитическим данными, которые и предписывают нам действовать именно таким образом. Полный отход от трансфера рассматривается как один признаков, отмечающих завершение анализа. На основании этих фактов в психоанализе установлен определенный набор правил, от которых непозволительно отрекаться ни в каком, даже самом специфическом случае. Анна Фрейд отбрасывает большую часть этих правил, когда анализирует детей. По ее мнению перенос, чье точное выявление и распознавание, как мы знаем, является одним из важнейших условий аналитической работы, превращается в сомнительное и размытое понятие. Она говорит, что аналитик «очевидно должен разделить вместе с родителями любовь или ненависть ребенка» (на стр. 50). Тогда мне непонятно, что она хочет сказать, когда пишет о «разрушении или модификации» препятствующих негативных тенденций.
Предпосылки и заключения, сформулированные Анной Фрейд, формируют порочный круг. Если аналитическая ситуация не была установлена с помощью аналитических средств, если позитивный или негативный трансфер не используется по своему прямому назначению, мы не сможем отследить ни возникновения невротического переноса, ни, тем более, реакций ребенка, порожденных отношением к аналитику и процессу психоанализа в целом. Чуть дальше я собираюсь рассмотреть этот пункт гораздо более подробно, теперь же мне бы хотелось подвести краткий итог тому, что я уже сказала, особенно подчеркнув в методе Анны Фрейд следующую особенность. На мой взгляд, ее метод, который, напомню, состоит в том, чтобы обеспечить позитивный трансфер любыми возможными средствами, а также ослабить негативный, если он направлен против аналитика, представляется мне не только ошибочным с технической точки зрения, но еще и гораздо более агрессивным, чем мой собственный метод, по отношению к родителям. На самом деле, негативный трансфер сохраняется, и что совершенно естественно, направляется против, того, с кем ребенок непосредственно взаимодействует каждый день.
В четвертой главе книги Анна Фрейд выдвигает очередной ряд доводов, которые, помимо прочих, также составляют, как мне кажется, часть вышеупомянутого порочного круга, на сей раз более, чем очевидно. Я уже объясняла, что подразумевается под термином «порочный круг». Вот, что я имею в виду: из определенных теоретических предпосылок выводятся соответствующие заключения, затем используемые, чтобы подтвердить эти же предпосылки. Приведу пример одного из подобных заключений, которое представляется мне ошибочным: Анна Фрейд сообщает, что в детском психоанализе невозможно преодолеть барьер, возникающий из-за несовершенного владения детьми словесным самовыражением. Правда, она делает определенную оговорку: «по крайней мере, таков на сегодня мой опыт и это так для описываемой техники». Но буквально следующая фраза представляет собой теоретическое объяснение самого общего толка: все, что мы узнаем о самом раннем детстве, анализируя взрослых, «открывается нам благодаря методу свободных ассоциаций и интерпретации трансферных реакций, иначе говоря, благодаря применению средств, которых мы лишены в детском психоанализе». В большинстве случаев, Анна Фрейд настаивает в своей книге на идее, что детский психоанализ, адаптируясь к детскому типу мышления, должен кардинально изменить свои методы. В то же время свои возражения она обращает против технических средств, которые я заложила в основу множества теоретических выводок, никогда не проверяя и не ставя под сомнение, в свою очередь, собственные. Однако, я доказала, подтверждая на практике, что моя техника позволяет получить от ребенка обильные ассоциации даже в большем количестве, чем в анализе взрослых, а значит, и проникнуть значительно дальше.
Обращаясь к результатам моей практики, я могу только энергично опровергать утверждения Анны Фрейд, что в детском психоанализе на месте двух основных методов, которые мы используем для исследования раннего детства пациента в анализе взрослых (а именно, свободных ассоциаций и интерпретации трансферных реакций), образуется белое пятно. Я даже уверена, что детский психоанализ, и, в особенности, анализ самых маленьких детей с неопровержимой точностью сможет подтвердить психоаналитическую теорию как раз потому, что в нем возможно продвинуться гораздо глубже и высветить детали, которые никогда не проявятся столь же отчетливо в анализе взрослых пациентов.
Анна Фрейд сравнивает положение детского психоаналитика с положением этнолога, «который втуне надеется, что ему проще будет получить сведения о доисторических временах, вступив в контакт с примитивными племенами, нежели с цивилизованными расами» (на стр. 66). Еще больше, чем явным противоречием с практикой, я поражена теоретическим аспектом подобного сравнения. Если бы она попыталась чуть-чуть продвинуться в анализе маленьких детей, впрочем, это относится и к детям постарше, ей бы открылась удивительно красочная картина. Ее информационная насыщенность, которую можно обнаружить даже у совсем крох, выявляет, что, например, начиная с трехлетнего возраста, именно благодаря тому, что детская психика к этому времени уже в довольно значительной степени является продуктом культуры, ребенок пережил и продолжает переживать самые серьезные конфликты. Придерживаясь сравнения, которым Анна Фрейд иллюстрирует свое утверждение, скажу лишь, что как раз с исследовательской точки зрения, детский психоаналитик находится в наиболее благоприятной ситуации, о которой этнологу остается только мечтать, поскольку тому никогда не встретиться с ней в реальности: открыть цивилизованный народ, живущий в самом тесном союзе с народом примитивным. Благодаря такому союзу можно получить наиболее достоверную информацию как о древнейших временах, так и о ближайших эпохах.
Теперь мне бы хотелось подвергнуть как можно более тщательному разбору идеи Анны Фрейд на счет инфантильного Супер-Эго. В четвертой главе ее книге мы встречаем несколько утверждений принципиальной важности, одновременно из-за значимости теоретического вопроса, к которому они относятся, а также из-за натянутости выводов, которые Анна Фрейд делает на их основе.
Глубокий анализ детей, и главным образом периода раннего детства, раскрыл мне образ инфантильного Супер-Эго, весьма отличающийся от того, что описывает Анна Фрейд, базируясь на умозрительных теоретических рассуждениях. Безусловно, Эго ребенка несопоставимо с Эго зрелого человека, но с точностью до наоборот, детское Супер-Эго вплотную приближается к Супер-Эго взрослого. Последнее не изменяется радикальным образом в своем развитии, как это происходит с Эго. Зависимость ребенка от внешних объектов, естественно, намного сильнее, чем у взрослых, и разумеется, влечет за собой вполне определенные последствия, но Анна Фрейд, полагаю, интерпретирует их некорректно, чересчур переоценивает. Так как сами внешние объекты далеки от того, чтобы оставаться идентичными с уже сформировавшимся инфантильным Супер-Эго, даже если некоторое время назад они принимали непосредственное участие в его образовании и развитии. Таково единственное объяснение, которое мы можем дать удивительному факту, что у ребенка трех-четырех лет от роду обнаруживается Супер-Эго, радикально противоречащее своей жестокостью реальным объектам его любви, то есть родителям. Для примера приведу случай четырехлетнего мальчика, чьи родители никогда не наказывали и даже никогда не
