Либидисси

письмо.

Наконец капсулу удается открыть. Верхний цилиндр необычайно долго испытывал мое терпение — как оказалось, он не отвинчивался из-за вмятинки во внутренней резьбе. Послание написано, как и в двух последних случаях, на полоске черной резины. Выгнутость полосок заставляет предположить, что отправитель разрезал на устраивающие его прямоугольнички велосипедную камеру. С одной стороны темная резина покрыта белыми буквами. Для всех посланий, пришедших из глубин пневмосистемы, характерно одно — школьный рукописный шрифт с незначительными огрехами, точно такой, каким он получался у меня, когда давным-давно, покусывая кончик ручки, осваивал его и я. Автор сохранил четкость и правильность своего детского почерка; лишь минимальные отклонения от норм каллиграфии свидетельствуют, что в жизни ему немало пришлось поводить пером по бумаге.

Самое первое послание, обнаруженное мною на обратной стороне бутылочной этикетки, было столь же лаконичным, как и все последующие. Не составляет исключения по краткости и стилю и сегодняшнее. В нем отсутствуют обращение и стереотипное словосочетание в конце, текст укладывается максимум в три фразы и производит впечатление информации для служебного пользования. За все время, что я получаю послания, обозначилась одна-единственная тенденция: число ошибок в правописании растет. Некоторые выглядят нарочито архаично, будто намекая со скрытой иронией на некую историческую взаимосвязь. Большей же частью они случайны и вызывают у меня всего лишь легкое опасение, что автор, находясь в процессе вялотекущей дегенерации, постепенно теряет уверенность в применении орфографических правил.

Я=Шпайк знаю, сколь многим моя скромная особа обязана нашептываниям большого пневмопочтового канала. Уже первое послание, извещавшее меня всего лишь о том, что по моему адресу начинается регулярная отправка сообщений, было намеком, который мой по особому тренированный мозг сумел инстинктивно понять. С тех пор мое пребывание в городе зависело от каждой новой весточки, и только на первых порах меня подчас охватывало смутное чувство стыда и неловкости перед самим собой: в те минуты, когда случалось осознать, с какой верой в предсказания я=Шпайк часами раздумывал над парой-тройкой скупых фраз. О скором прибытии сменщика туманно говорилось уже в последней и предпоследней депеше, но лишь в послании, полученном мною сегодня ночью, грозящее мне увольнение нашло достойное орфографическое выражение в разительной описке. Впервые за долгие годы мой осведомитель исказил одно из слов почти до неузнаваемости: в слове «ликвидация» правильных букв всего лишь половина.

Начав получать послания по пневматической почте, я=Шпайк не раз пытался установить контакт с хозяевами системы в квартале бумажников. Проходимцы использовали мое честное и посему неуклюжее стремление расширить познания в этой области и неоднократно надували меня, унося с собой в качестве аванса небольшие суммы. Одно время каждую неделю появлялся молодой парень, чтобы получить плату за пользование пневмопочтой, пока я не нашел его как-то утром лежащим перед моей дверью. У бедняги, избитого до бессознательного состояния, было отрезано левое ухо. Завернутое в прозрачную пленку, оно торчало из нагрудного кармана его рубашки. Мошенники такого же калибра трижды заводили меня в те места квартала, где будто бы находилась передающая станция, и дважды оставляли одного в полуразрушенных зданиях на задних дворах, однако ничто там не указывало на ее наличие. Однажды какой-то подросток завел меня в огнум — бывшую молельню секты Гахиса. Стены и купол простого круглого здания были разукрашены изнутри широко известными красными символами борьбы за чистоту веры, пола же вообще не было видно под доходящим и мне до щиколотки слоем козьего навоза с большими пятнами плесени.

6. Вдумчивость

Мы приземлились в предрассветных сумерках на старом военном аэродроме. Въездные документы проверяли офицеры Народной милиции. Свирепая скрупулезность, с которой они вершили свое дело, вызвала у тебя улыбку. Заметив это, усатые стражи порядка стали действовать еще более рьяно. Заставили нас снять штиблеты, прощупали швы верхней одежды и не преминули скопировать на фотопленку все страницы и даже обложки наших австрийских загранпаспортов. Не затрудняя себя хоть каким-то объяснением, отказались вызвать из города такси. Пришлось ждать, пока багаж не перенесли на грузовик Детского фонда. В задней части кузова нашлось место и для нас с походными сумками. Занималось утро, и по испещренной трещинами и выбоинами дороге с крайне разномастным покрытием мы поехали в город.

Вспомнились слова Куля: город любит похвастаться тем, что является в здешних краях древнейшим, никогда не пустовавшим поселением. Правда, на такую почетную репутацию претендуют еще два города. Бесспорно одно: в этих широтах нет другого города, который был бы столь древним и в то же время столь крупным. Его невольничий рынок, восхищавший еще античных авторов количеством, разнообразием и качеством товара, снимали на покрытые йодистым серебром пластинки фотографы, которые первыми среди своих коллег стали путешествовать по свету. С помощью видеопроектора Куль показал нам самые впечатляющие фрагменты этих исторических фотографий.

Поудобнее устроившись в кузове грузовика и поглядывая на прямую как стрела магистраль, стремительно убегающую от нас серой лентой, мы завели друг с другом беседу на пидди- пидди. В учебном лагере на Корсике мы усердно занимались местным говором лишь из чувства долга, хотя приставленный к нам преподаватель был мастером своего дела. Теперь же, прибыв туда, где люди говорили на этом наречии, мы вдруг почувствовали, что можем легко следовать жестким правилам редукции, а то и вставить в подвергшийся гибридизации английский несколько исконно местных слове чек. Водитель гнал грузовик по скверной дороге, нисколько не заботясь о том, что у него в кузове. Шоссе, соединявшее аэропорт с окраиной города, имело шесть полос, но походило скорее на караванный путь. В свете наступающего дня по обеим сторонам дороги блестели стекла разбитых машин, мелькали остовы сгоревших танков, останки других атрибутов войны. Выбирая самые примечательные, мы старательно тренировались в их описании. Неожиданно пидди-пидди показался нам языком легкомысленным, кувыркающимся, как озорной мальчишка, и азартно рвущимся вперед — именно из-за неслитности речи, походящей на заикание.

В отеле «Эсперанца», где сотрудники Фонда помощи детям должны были забронировать для нас двухместный номер, нам заявили, что ничего об этом не знают. На радостном от прибытия в родные места пидди-пидди мы начали обрабатывать администратора, который в свою очередь, дабы отражать наши атаки, упорно изъяснялся на почти свободном от акцента французском. Но мы были свежее его, явно изнуренного работой в ночную смену. В ходе словесной дуэли его французский постепенно беднел, в нем вдруг появились даже огрехи, и наконец наш визави согласился приготовить для нас две комнатушки под крышей. Однако мы, треща на пидди-пидди, продолжали настаивать, что заказ должен быть исполнен, и постарались помучить крайне раздраженный слух администратора, пересыпая нашу речь словечками из местного диалекта. Неожиданно он вспомнил, что телефонная связь с заграницей какое-то время была нарушена. Порылся в решетчатой корзине с ворохом скомканных распечаток сообщений, поступивших по телефаксу, и нашел нужный лист, взглянуть на который он нам не дал. Однако искаженный помехами текст якобы все-таки поддавался прочтению, и тут же выяснилось, что для нас забронирован люкс в южном эркере.

По сравнению с тем, как обе гостиничные комнаты выглядели в кулевском видеофильме на Кипре, их облик почти не изменился. Куратор Шпайка дополнил короткую киноленту множеством обычных, разрозненных фотографий. Бледные и сильно смазанные снимки прошли в Центре электронную доработку, отдельные фрагменты были увеличены. И все-таки цвета казались такими неестественными, а контуры, из- за недостатка света — такими размытыми, что подчас только благодаря пояснениям Куля мы могли распознать в возникающих перед нашими глазами предметах ночник на столике рядом с кроватью или раковину биде.

Видеофильм был снят довольно давно неким бельгийским коммерсантом, без разведывательных целей. Шпайк поселился в южном эркере сразу же после прибытия в город и должен был использовать