и говорит, что его родители вас не переносят. Неужели такая жизнь вам по душе? – Интересно, а ей-то он зачем?
И если ей известны интимные подробности нашей жизни, которыми он, похоже, с ней поделился, то к чему ей такие отношения? Даже если она видит в Гэйбе что-то вроде жиголо, зачем ей связываться с человеком, который явно врал жене и способен причинить ей столько боли? Я этого не понимала.
И повесила трубку. Когда Гэйб открыл дверь ванной, я швырнула в него телефоном. Он поймал его, но уронил полотенце.
– Твоя подружка только что сообщила мне о том, что мы с тобой уже давно расстались, а я просто не желаю признать реальность. – Я притопывала ногой, уверенная, что приперла его к стенке.
– Она не моя подружка, – огрызнулся Гэйб, поднимая полотенце.
– Так что, это я не желаю признать реальность, да? – Я измерила пальцем расстояние между ним и мною, а потом ткнула в накрытый к обеду кухонный стол. – Как ты мог? Ты только и делаешь, что лжешь.
– Наверное, я сказал это, потому что не хотел сжигать мосты. Мне стыдно, что я так себя с ней повел, а одна ложь порождает другую. Я не хотел, чтобы она знала...
– Какой же ты паршивый лжец? – закончила я за него. – Потрясающая забота о ее чувствах, и это при том, что ни твоя беременная жена, ни пять с половиной лет нашей совместной жизни ничего для тебя не значат. И ты нарушил обещание никогда больше с ней не общаться, только чтобы пощадить ее чувства?
– Прости, милая. Я все исправлю. Вот увидишь. – Нет, не увижу.
С меня хватит. В следующий раз мы с Гэйбом увиделись уже во время бракоразводного процесса.
На следующий день я села перед зеркалом, взглянула на себя и... разрыдалась. Не отводя глаз от отражения, я сидела и молча всхлипывала. Вот уже несколько дней, как я не плакала. Из глубины зеркала до меня донесся тихий, но убедительный голос:
– Стефани, ты заслуживаешь лучшей участи, и ты ее обретешь. Ты этого достойна. И ты добьешься лучшего. Худшего найти просто невозможно. Отец прав. – Я знала, это будет самая трудная задача в моей жизни, но оставаться с Гэйбом будет еще труднее.
Я всегда буду гадать и подозревать. Я не смогу так жить, борясь с постоянным желанием проверять, куда он звонит и что покупает по кредитке. Я уже никогда не смогу ему доверять – каждый новый день может вывести наружу очередную ложь. Гэйб когда-то сказал, глядя в глаза, что оградит меня от всех бед.
– Ты найдешь счастье. Обязательно, – сказала я, вглядываясь в свое отражение. – Но не с ним. Это точно.
В этот момент я поклялась покончить со своей любовью к Гэйбу.
– Никогда не забуду, как ты мне об этом сообщила, – повторяет иногда Александра. – Я спросила: неужели ты решишься оставить прошлое и начать все сначала, снова с кем-то встречаться? А ты ответила: если кто-нибудь поведет себя с тобой недостойно, твой рассудок просто не позволит тебе любить этого человека. И пусть тебе мучительно трудно разорвать эти отношения, когда с тобой так обходятся, ты понимаешь, что какая-то часть твоего существа просто-напросто умрет, если ты останешься. Вот тогда я поняла, насколько ты сильная.
Я не считаю себя сильной, несмотря на все, что пережила, но мне часто это говорят. Я делала то, что требовалось, чтобы выжить, чтобы существовать. Черт, тут не в силе дело. Это неподходящее слово. Тут дело в смелости. Чтобы прислушаться к себе и покинуть уют привычной жизни, потребовалось проявить смелость. А смелость означает, что вам было страшно. Я была в ужасе. Поэтому слово «сила» кажется мне неуместным.
Из зеркала на меня смотрела веснушчатая шестиклассница Стефани, и я спросила ее, что же мне делать. «Беги быстрее. Срывайся с места, как только разрешат. Это шанс вырваться. Жизнь с таким мужчиной хуже тюрьмы. Беги!» Так я и поступила, а вам известно, что я думаю о беге.
Глава 12
ЭФФЕКТ БАБОЧКИ
– Неужели я заслужила такую жизнь? – Я чувствовала, какая безобразная гримаса искажает мое лицо, как сведены брови, а рот переполнен горечью настолько, что способен даже на притворную улыбку. У отца глаза покраснели и были полны слез; он массировал мне спину круговыми движениями. – Папа, как я все это ненавижу.
– Знаю, милая. Я знаю, – сказал он, изумленно покачивая головой.
– Как я дошла до такой жизни?
– Я знаю, милая. – Отец взял меня за руку.
Мы плакали, сидя в коричневой, без окон, приемной. Когда я сказала гинекологу, что собираюсь сделать аборт, он ответил:
– Мы не занимаемся чистками, но есть такая клиника... – Мне всегда казалось, что чисткой называется процесс, в ходе которого русская косметичка в салоне красоты чистит вам поры на лице.
Может, он сказал: «Мы не занимаемся прерыванием?» Так или иначе, но слово «клиника» меня пугало. Оно красовалось на желтом листочке для записей вместе с датой. Двенадцатое декабря 2002 года, последний день, в который я еще могла сделать аборт.
– Но безусловно, – сказал гинеколог строго, – чем раньше, тем лучше. – Возле даты значилось: «АВ+». – Вам придется сказать им, какая у вас группа крови. – Как я все это ненавидела.
Клиника была подходящим местом для легкомысленных девочек-болтушек, а не для солидной, двадцати семи лет от роду, жены. Однако вот она я, со своей тщательно спланированной беременностью, – в клинике. Жду, когда меня вызовут.
Услышав свое имя, я прижала колени к груди. Мой папа помахал сестре и прошептал:
– Все будет хорошо.
Минуту я молча на него смотрела, а потом произнесла таким слабым голосом, каким в жизни не разговаривала:
– Я боюсь.
Отец кивнул: мол, знаю, милая. Он вновь стал отцом маленькой девочки, которая упала на игровой площадке и примчалась к нему со слезами. Девчушки, чьи коленки были все в следах от ушибов. Ужасно, что я до сих пор так в нем нуждалась.
Я сморщила нос, тряхнула головой и заставила себя встать.
– Все будет нормально.
Не знаю, кому я это сказала: ему или себе.
Сестра отвела меня в комнату, где у меня взяли кровь на анализ, и я с испугом подумала, что сейчас мне устроят психологическую консультацию. Прочтут мне лекцию со словами «риск» и «ответственность», словно я опрометчивая девчонка-подросток, которая прячет листочек с результатами теста на беременность в школьном рюкзачке. Сдав анализы, я попала в маленькую приемную.
– Сложите сюда ваши вещи. – И мне протянули розовый тонкий халат и черный мешок для мусора.
Мешок для мусора.
Раздеваясь, я дрожала, словно халатик был в черно-белую полоску, как у заключенных. Попрощавшись со своей одеждой, я стала гадать, не потребуются ли им отпечатки моих пальцев или снимок анфас и в профиль для опознания. Я угадала, ну, почти. Меня повели делать сонограмму.
Я увидела сердцебиение. Белая мерцающая точка.
– Не вставайте слишком быстро. С вами все в порядке? Голова не кружится?
Нет, со мной все хорошо, оставьте меня уже в покое.
Уйдите.
– Я в порядке.
Затем я поднялась. Полотенце, прикрывавшее низ моего живота и промокшее от пота, упало на пол. Сестра повела меня из комнаты, приобняв за талию, чтобы я тверже стояла на ногах, а я судорожно
