Селище оказалось славянским. Заложили ещё два шурфа и раскопали половину глиняного кувшина, несколько черепков. Всё это со славянским рисунком. И шиферное пряслице…
Лёва, красный от волнения, сидел рядом с Мультиком на траве и не отрываясь смотрел на раскопки.
— Селище тоже будем в будущем году копать! Сейчас нам здесь больше ничего не придётся сделать. Вот Алчедарское городище будем ещё не один год раскапывать. Там ведь мы положили только начало. И город тиверцев нас ждёт! — делились мыслями торжествующие Гэбэ и Ростислав.
Павел и Юра от души поздравляли Лёву.
— Ну, Лёвка, с тебя причитается! Как в Москву приедем, поведёшь нас в театры! — смеялись ребята, обнимая его.
— Да уж! А на будущий год дирекция раскошеливайся! Не такую экспедицию закатим! — улыбался Александр Степанович.
В лагере нас ждал накрытый на ящиках стол и вкуснейший ужин. Володя уж постарался по такому поводу! Он молча накладывал в миски порции и наливал в кружки чай.
Глава двадцать седьмая. Прощальный костёр. Зверёк соня. «Лёвке — настоящему парню!» Мы покидаем Алчедар
Наступил день отъезда — день отъезда из нашего любимого Алчедара.
Мы с Лёвой и Мультиком возвращались в Москву, Остальные уезжали снова в разведку.
Свёрнуты наши палатки. Заколочены ящики. Всё погружено на машину. Посреди опустевшей полянки печально чернели обгорелые кирпичи да кучки золы между ними.
Вчера у прощального костра сидели далеко за полночь, были сказаны последние хорошие слова, спеты последние песни.
К Лёве пришли прощаться Яша и Соня. Они часто навещали нас. И на этот раз принесли Лёве в самодельной клетке пушистую молоденькую соню. К их большому удивлению, Лёва тут же открыл дверцу клетки. Соня секунду посидела в раздумье, как бы не веря, что перед нею снова свобода, потом выскочила на траву, буквально вихрем пронеслась по полянке и исчезла на ближайшем дереве.
Мультик изумлённо смотрел ей вслед.
— Ну каково ей будет в московской квартире после кодр, ребята? — объяснил он стоявшим молча Яше и Соне. — Я и сам-то буду чувствовать себя первое время, как в клетке, — смеялся он, обнимая ребят.
На прощание они обменялись адресами, обещали писать друг другу.
— Я обязательно пришлю тебе мои марки, — сказал Лёва Яше. — Теперь я собираю спичечные этикетки.
Володя подарил Лёве тросточку, мастерски им вырезанную из дерева. Среди сложного рисунка там была надпись: «Лёвке — настоящему парню!» И Лёва с гордостью её нам демонстрировал.
Глава двадцать восьмая. Проводы. Прощание с друзьями. Поезд набирает скорость
Сейчас мы все, одетые по-дорожному, стоим у нашей машины. Один Мультик, боясь, чтобы его не забыли, путается у всех под ногами, старается обратить на себя внимание. Потом просто садится на мои ноги.
Александр Степанович в последний раз проверяет своих «коней». После последнего путешествия поисков Лёвы по ночной степи и пескам — он трое суток, почти не вылезая, пролежал под машиной, ругая на этот раз не только молдавские дороги и начальника московского гаража, но и, главным образом, Володю.
— Товарищи! — говорит он торжественно. — Давайте по старинному русскому обычаю присядем перед дорогой!
И первым опускается на траву. За ним и все мы. После минутной паузы он встаёт со словами:
— Ну, в добрый час!
— В добрый час! — хором, смеясь, отвечаем мы.
— До чего же жаль покидать наш лагерь! — выражает общее состояние Володя.
— Валентина Львовна, а вы с нами на будущее лето? — кричат одновременно Юра и Павел.
— Обязательно! — улыбаюсь я. — И Мультик!
— И я! — кричит звонко Лёва. — Георгий Борисович обещал…
— И Володя, — говорит Гэбэ и добавляет: — Ну, друзья, пора садиться. До Кишинёва сто пятьдесят километров.
— Поезд ждать не будет, — напоминает рассудительный Ростислав.
Мы в машине на своих местах. Мультик устраивается у меня на коленях. Мотор включён, машина разворачивается, и мы выезжаем на дорогу.
Лёва, Павел и Юра машут рукой нашей удаляющейся полянке. Володя провожает её задумчивым взглядом.
Мы едем по той же дороге, что и два месяца назад, но сейчас всё вокруг выглядит по-иному. Густые зелёные травы пожелтели. Плантации золотых подсолнухов превратились в плантации больших светло- зелёных дисков, в которых густо сидят жирные чёрные семечки. Пшеница давно убрана. В полевых станах на токах бесконечные потоки золотого зерна текут из веялок на расстеленный брезент. В бескрайних фруктовых садах деревья уже чуть не до земли склоняют свои ветви, отягощённые созревшими плодами. Всё это красочно. Солнечно. Начинается прекрасная молдавская осень…
В Кишинёв мы въезжаем запылённые и слегка охрипшие, так как, к ужасу музыкального Ростислава, всю дорогу пели все песни, какие только знали.
Вот и вокзал. Поезд наш уже стоит, но до его отхода ещё сорок минут.
Мы идём по платформе к нашему вагону. Я смотрю на энергичные загорелые лица товарищей и чувствую, что мне очень жаль расставаться с ними. Лёва испытывает то же, что и я. В одной руке он сжимает подаренную Володей тросточку, в другой — поводок с Мультиком. Ребята несут наши чемоданы и сумку с едой на дорогу.
Лёвина нога уже почти не болит. Он подбегает то к одному, то к другому.
— Так смотрите напишите, ребята! Адрес не потеряйте! — волнуясь, говорит он Юре и Павлу. — А ты как приедешь, сразу позвони! — обращается он снова к Володе.
Наши чемоданы поставлены наверх. Сумка с едой повешена на крючок. Мы с Лёвой выходим из вагона. Нас окружают товарищи. В разговоре и смехе время бежит незаметно. Круглые вокзальные часы показывают, что до отхода поезда остаётся пять минут.
— Давайте простимся, друзья, — говорит Гэбэ.
Все по очереди нас обнимают. Не забывают и Мультика.
Володя долго хлопает Лёву по плечу и что-то тихо говорит.
Я смотрю на высокого, широкоплечего, с проступающим через загар румянцем мальчика и уже не верю, что это тот самый бледный, чуть сутулый парнишка, каким я его впервые увидела два месяца назад.
— Товарищи! — сообщает Ростислав. — Остаётся три минуты. Поднимайтесь в вагон.
Кроме нас, в купе находится пожилая пара. Их никто не провожает. Мы с Лёвой становимся у полуоткрытого окна. Мультик у меня на руках повизгивает от волнения.
Последние две минуты.
— Валентина Львовна, — с серьёзным лицом говорит Гэбэ, но глаза у него смеются, — смотрите,