— Прости меня, мастер Ульдиссиан! Я не задумывал ничего коварного, подходя к тебе так! Просто… Да, просто ты стоял там так неподвижно…
— Всё в порядке, Ромий. Всё в порядке.
— Всё кончено? — спросил партанец. — Демон мёртв?
— Нет… Его просто
Ромий только ещё больше сконфузился.
Вздохнув, сын Диомеда сказал:
— Демон ушёл навсегда. Мы в порядке.
Однако, хотя Ульдиссиан и сказал это, сам он знал, что это совсем не так. Вокруг него, всё ещё освещённые трещинами в земле, лежали остатки джунглей и, что ещё хуже, тела слишком многих, кто пришёл сюда за ним. Тому, кого он мог увидеть, нельзя было помочь, но здесь были другие, кто ещё цеплялся за жизнь…
Не раздумывая, он миновал Ромия и подошёл к первому раненому. Лицо мужчины было смутно знакомо Ульдиссиану, но в остальном он знал его только как партанца. Но это было достаточно, и от одной мысли о том, как пострадала эта душа, по лицу Ульдиссиана, которое уже успело высохнуть, снова потекли слёзы.
Он склонился, чтобы придать лучшее положение раненному человеку… И мягкое свечение образовалось под его ладонями.
Партанец с шумом втянул воздух, его грудь надулась во всю ширь. Ульдиссиан чуть не убрал руку, но потом заметил, что синяки и порезы на лице мужчины стали уменьшаться в размерах. Плечо, которое болталось так, словно рука была отделена, похоже, стало поправляться.
Ульдиссиан держал ладони, пока все раны не исчезли и партанец не стал нормально дышать. Когда он поднялся, то заметил, что вокруг него сгрудились другие партанцы и смотрят на него с восторженным благоговением.
Потянувшись к одной женщине с кровоточащим шрамом на лице, Ульдиссиан повторил операцию. Когда он отнял руку, женщина тоже оказалась излечена.
И так он переходил от человека к человеку, от тех, кто окружал его, к тем, кто растянулся на земле. Ульдиссиан в первую очередь пытался помочь тем, кто более остальных нуждался в его помощи.
Как долго это продлилось, он понял только тогда, когда первые дневные лучи просочились сквозь густую листву.
Изнеможение наполнило Ульдиссиана, но в то же время и восторг. Он сумел помочь всем, кому мог, несмотря на заявления Лилит о его немощности. Это взволновало его даже больше, чем победа над Люционом.
Но это волнение как ветром сдуло, когда он наконец наткнулся на Серентию. Она всё ещё баюкала голову Ахилия в своих руках. Ульдиссиан чуть не подошёл к ней во время своих ночных трудов, но он чувствовал себя виноватым, зная, что его друг умер, пытаясь выручить его. Хуже того, он знал, что поднять Ахилия он не в силах.
Рядом с ней стоял другой, кого он тоже почти считал мёртвым. Мендельн, такой же бледный, как мёртвый лучник, хмуро стоял рядом с возлюбленными. Он посмотрел на своего брата, когда Ульдиссиан приблизился, и кивнул ему.
— Ты сделал это. Она солгала.
— Она солгала, — он начал спрашивать Мендельна о той роли, какую он сыграл в последнем действии, но Серентия избрала этот момент, чтобы посмотреть наверх на старшего брата.
— Ульдиссиан… Неужели ничего…
По правде говоря, он попытался один раз этой ночью проделать немыслимое — попытался и потерпел неудачу. Ульдиссиан не был уверен, что это плохо, пусть даже это и лишало надежды его друзей.
— Мне очень жаль. Ничего.
Она кивнула с пониманием, которое усилило боль её испытания.
Мендельн посмотрел за спину своего брата, туда, где партанцы складывали огромный костёр. Они, как и было у них заведено, готовились сжечь мёртвых.
— Им следует закопать их, — его взгляд сделался настойчивым, когда снова сфокусировался на паре. — По крайней мере, нам следует закопать Ахилия, вы не согласны?
Хотя и немного смущённый решительным выражением Мендельна, Ульдиссиан кивнул. Так было принято в Сераме, за исключением случаев, когда болезнь требовала иного решения.
Но это решение должен был принять не он.
— Выбор за тобой, Серри… Серентия.
Она не колебалась.
— Он бы предпочёл, чтобы его зарыли, — стать частью если не леса, то хотя бы джунглей.
Мендельн грустно улыбнулся.
— Я знаю место…
Братья несли Ахилия вдвоём, Серентия следовала за ними. Когда Ромий и некоторые другие захотели последовать за ними, Ульдиссиан запретил им. Это было личное дело.
Он позволил Мендельну вести. Проследовав некоторое время сквозь густые заросли, брат Ульдиссиана остановился в пышной местности, неподалёку от которой можно было услышать речной поток. Высокие, толстые и могучие деревья окружали область. Ульдиссиан чувствовал, что ощущение покоя наполняет место, и немедленно его одобрил. Серентия — тоже, зная, что выбор Мендельна будет правильным.
При помощи инструментов, одолженных у партанцев, братья выкопали могилу. Ульдиссиан подумал о том, чтобы посмотреть, что он сможет сделать при помощи своих способностей вместо рук, но потом подумал, что Ахилий заслужил больших усилий. Земля была мягкой и на удивление легко копалась. Вскоре они вырыли яму такой глубины, с которой падальщики ни за что не смогли бы достать тело.
Осторожно поместив туда тело охотника и забросав его землёй, сыны Диомеда и Серентия молча стояли. Не было произнесено ни слова, ибо слов не могло бы хватить в такой момент, по крайней мере, им. Их души разговаривали с усопшим, каждый по-своему прощался с ним.
Серентия была той, кто в конце концов разорвал заклинание: темноволосая женщина вдруг повернулась к Ульдиссиану и зарыдала у него на руках. Он держал её примерно так, как держал свою маленькую сестрёнку в последние дни её жизни.
Мендельн вежливо отвернулся, в то же время бормоча какие-то последние напутствия Ахилию.
А потом… Всё было кончено.
Глава двадцать третья
Партанцам потребовался остаток дня, чтобы разобраться со своими мёртвыми. Ульдиссиан и остальные, естественно, присутствовали при обрядах. Все смерти нанесли ему тяжёлый удар, но более всего — смерти тех, кого он знал.
Несмотря на его попытки спасти её, Ульдиссиан узнал, что Барта всё-таки погибла. Её сердце, разбитое смертью сына, не смогло пережить его потерю. Они обнаружили её бездыханной, баюкающей мальчика в своих руках. На их мёртвых лицах было выражение умиротворённости, дополняемое любовью между ними, которую всё ещё можно было проследить. Мальчик и его мать были положены на костёр вместе и сожжены как единое целое.
Когда они пропали в пламени, горечь Ульдиссиана вновь сменилась яростью. Яростью на Лилит, Люциона и таких, как Триединое и Собор, которых волновало только верховенство над всеми остальными любой ценой.
Ульдиссиан старался, как мог, но ему не удавалось утихомирить эту ярость. Ко времени, когда последнее тело было должным образом сожжено и день подошёл к концу, он знал, что существовал один верный курс действий, — курс, который не стоило откладывать на потом.
— Триединое должно быть свержено, Мендельн, — сказал он, когда они остались наедине. —
