коротко записал последние события.
В момент относительного затишья мне стали ясны размеры потерь. За сутки погибло шесть моих солдат. Я мрачно подсчитал: если каждый день будут гибнуть по два человека, 2-й роты не будет через двенадцать дней! Если обстановка не изменится, а она не изменится, к 8 ноября нас всех накроет земля Восточной Пруссии.
Я погнал от себя эти мрачные мысли и спросил, как могут сейчас обстоять дела на фронтах во Франции и в Италии? Никакие новости до нас не доходили.
Стемнело. На улице послышался шум моторов. Я поднялся по подвальной лестнице. Под прикрытием стены стоял открытый вездеход. Из него выпрыгнул унтер-офицер и развязно заявил:
— У нас боеприпасы и еда для вас. Немного, правда. Но и вас тоже немного осталось.
Я приказал посыльному разгрузить машину.
Солнце зашло. Я снял пулеметы с северной окраины деревни и перевел людей в окопы юго- восточнее Шварценау. Пулеметы я поставил на правом фланге. Если русские атакуют населенный пункт с фронта, то пулемет ударит им во фланг.
Перед нашей позицией заметно стихло. Попытаюсь отоспаться. Посыльным приказал меня разбудить, как только что-нибудь произойдет.
21.00. Темная ночь. Обхожу позицию. Солдаты ничего особенного не наблюдали. В каждом окопе по два солдата. Один спит, другой дежурит. Расстояние между окопами более 50 метров. При такой темноте просачивание русских не исключено. Надо быть начеку.
28 октября.
Ночь прошла. Ничего не произошло. У меня впечатление, что русские занимались своими делами.
10.00. По Шварценау сильный артиллерийский огонь. С потолка подвала сыплется штукатурка. В перерыв между огневыми налетами я выскочил наружу, чтобы осмотреться. Окопы были под минометным обстрелом. То и дело стреляла противотанковая пушка. В окопах никого не было видно. Я возвратился в подвал. Начало смеркаться. Я приготовился обходить позиции. Услышал шаги по подвальной лестнице. В дверях появился ефрейтор:
— Господин лейтенант, десять минут назад на правом фланге прямым попаданием выведен из строя пулемет с расчетом.
С ефрейтором и посыльным отправился на позиции. Пулеметный окоп выглядел ужасно. Попадание было случайным, однако менее ужасным это его не делало.
Оба номера расчета были разорваны в клочья. Наши усилия найти их жетоны не увенчались успехом.
Я приказал положить погибших на плащ-палатки и отнести их в Шварценау. Требовалось сделать это быстро, потому что на правом фланге никого не оставалось. Однако я считал, что должен погибшим сослужить эту службу. Я думал о тех мертвых товарищах, оставшихся на открытом месте у имперской дороги, и тех, кто не смог отойти в Шварценау. Похоронить их было некому. Когда, где, кто и как их похоронит, теперь было неизвестно.
19.00. Противник открыл по Шварценау сильный огонь. В 20 часов он еще больше усилился, а через десять минут резко прекратился. Я с людьми рванулся в окопы. Это типичная ситуация перед атакой. Мы всматривались в темноту — ничего! Абсолютная тишина перед фронтом всего батальона.
Ночь прошла, «Иваны» оставили нас в покое. Над Марцхаузеном начал светлеть горизонт. Было относительно тихо, и я рискнул отправиться к командиру батальона. С собой я взял посыльного, другой остался на командном пункте. Ему я приказал выпустить белую ракету, если что-то произойдет. До КП батальона было недалеко. Мы прошли мимо домов Шварценау и по лощине и по руслу ручья пошли дальше на юго-запад.
Вдруг посыльный остановился:
— Там впереди лежит убитый!
Мы подошли. В траве лежал «великогерманский гренадер». Куда он был поражен, видно не было. Документов и нижней части жетона при нем не было. Значит, в его подразделении о нем знают.
На командном пункте я встретил капитана Тойзена, доложил ему обстановку. Командир считал, что в ближайшее время нас сменят. Довести бы его слова до ушей господа!
Тем временем мой посыльный осмотрелся и уже пришел откуда-то с небольшой пачкой писем для роты. Было удивительно, что полевая почта еще продолжала работать.
8.15. Снова сижу в подвале на своем командном пункте. Шварценау и позиции роты обстреливают минометы. Пока светло, я на своих людей в окопах посмотреть не могу. Они сидят на дне своих ячеек и едва могут двигаться. Только с наступлением темноты, когда ослабеет вражеский огонь, можно будет передвигаться. Даже справлять естественные потребности в таких условиях — проблема.
Снова стемнело. Я обхожу позиции и с помощью посыльного раздаю скромный продовольственный рацион. Незадолго до полуночи по нашим позициям открывает огонь тяжелая артиллерия. Наш подвал содрогается, как при землетрясении. В подвале посыпались с полки стеклянные банки для варенья.
30 октября
По нашим позициям систематически долбит русская артиллерия. Дакен и Петерсталь тоже находятся под сильным обстрелом. Думаю, что это предвестник атаки.
Ночь прошла. На рассвете ожидавшейся атаки не последовало. Пять дворов Шварценау с 10.00 находятся под сильным обстрелом советской артиллерии, Если будет прямое попадание в наш дом, то нам конец. Перекрытие подвала слишком слабое.
Около полудня к нам приковылял один из моих солдат. Он ранен осколком в левое плечо. Кровотечения, к счастью, нет. Его перевязали и уложили в угол. Отправить его с передовой можно будет только ночью.
Огонь ослабел. Я поднимаюсь осматривать позиции.
Из Пройсишнассау послышался приближающийся шум мотора. Подъехал «Фольксваген» командира батальона. Водитель торопился и наступившей тишине не доверял. В спешке он выгрузил полевой термос с эрзац-кофе, ящик из-под боеприпасов, в котором лежали хлеб и колбаса, забрал раненого и тут же уехал.
Солдаты в окопах радовались горячему напитку, хотя, конечно, это был совсем не кофе. Однако за несколько дней впервые они получили что-то горячее.
1 ноября
Ночи стали заметно холоднее. Только что пришел с позиций и попытался ненадолго уснуть. Как долго я спал — не знаю. Меня разбудил винтовочный огонь. Сразу же вскочил и пошел наверх. Вдруг все сразу стихло. Я устало опять спустился в подвал с надеждой, что в эту ночь больше не будет никаких сюрпризов. Снова шаги на лестнице. Я схватился за пистолет. В двери стояли два моих солдата. Один из них едва держался на ногах. Даже в слабом свете фонаря я видел рану на левой стороне его головы. Его трясло. Я встал и усадил его на свой стул.
— Что случилось?
Второй ответил:
— На нас напала штурмовая группа. Я как раз вылез из окопа, и тут атаковали русские. Они уже давно, наверное, лежали у наших траншей. Все было бесшумно. Его, — показал на своего товарища, — они ударили по голове и потащили с собой.
— А как оказалось, что он сейчас здесь?
— Дозорный слева от нас услышал шум и выстрелил в темноту. Наверное, он в кого-то попал, потому что раненый в возникшей суматохе смог вырваться и убежать.
Раненый сидел, дрожа, на стуле. Глаза его блестели, подбородок двигался. Он хотел говорить, но не мог выдавить из себя ни слова.
— Тревога! Обыщем поле.
Вчетвером мы прошли вдоль фронта роты — от ячейки к ячейке. Солдаты были встревожены стрельбой. Я внимательно рассмотрел ячейку, на которую было совершено нападение. На дне лежал шлем раненого. Он его снял, чтобы лучше слышать, и это едва не стоило ему жизни.
Осторожно мы проползли по предполагаемому пути отхода разведгруппы противника. Метров через
