опять покивал каким-то своим мыслям. — Возможно, доминирующая способность или, как любит выражаться наш Артемка, специализация как-то связана и с темпераментом. Вот пирокинетики, например, чаще всего люди неуравновешенные: холерики или меланхолики. Метаморфы, наоборот, сама выдержка. И заметим, — он выждал небольшую паузу, — чаще других пробуждаются без посторонней помощи. Про остальных пока ничего определенного сказать не могу. Ну а вы с Артемом, по-моему, вообще уникумы. Кроме вас, я больше не встречал ни трансмутаторов, ни инициаторов.
Это, конечно, он мне комплимент сделал. Потому что, по правде говоря, моя доминирующая, как он выразился, способность — управление животными. А все остальное к ней в довесок, в том числе и «попсовый» телекинез.
— Хорошо бы завести какую-нибудь базу данных, — предложила я. — Интересно же. Вычислить, от чего это зависит.
— Некому заводить, — отмахнулся Отто. — И некогда. Хочешь — займись сама. Я помогу.
— Может, и займусь… Я вот еще что хотела спросить: как ты думаешь, те люди, которых пробудить не получается, — они что, совсем безнадежны? Или просто я недостаточно стараюсь? Бывает же вроде бы и возраст самый подходящий, и реагирует человек на тебя как надо, а не получается.
— Брось ты это самокопание, а то станешь занудой как Артем. — Отто успокаивающе улыбнулся. — Незачем себя грызть. Твои результаты всех устраивают.
«Спасибо», хотела сказать я, но промолчала. Вместо этого продолжила:
— Ты сам сказал, что не знаешь ни одного мага с таким даром, как у меня. Но это не значит, что таких вообще нет. Наверняка должны быть и те, у которых дар выражен сильнее, которые могут пробуждать
Тут я поняла, что мои слова прозвучали как-то жалко — словно я вновь напрашивалась на комплимент, надеясь услышать от Отто что-нибудь вроде «лучше тебя никого нет». Он опять улыбнулся — лукаво, одной половиной лица, — и я вдруг с дрожью подумала, что он, наверное, тоже немного телепат.
— Может, и есть, а может, и нет. Поживем — увидим, — философски изрек он. Некоторое время помолчал, словно сомневаясь, стоит ли продолжать разговор на эту тему. Но все же решил, что стоит: — А вот ты когда-нибудь задумывалась над тем, что некоторые могут сами подсознательно, а может, и сознательно сопротивляться пробуждению?
— То есть?
— Венди, Венди, ты все-таки блондинка. Ну, вот когда Влад тебя без разрешения сканит, что ты делаешь?
— Шторюсь, — угрюмо ответила я. До меня дошло. Могут быть люди, способные зашториться от импульса, вызывающего метаморфозу. Способные сопротивляться. Те, кому магию не навяжешь. Люди в квадрате.
— И давно ты это понял?
— Недавно. Повстречал человечка одного… Он меня и убедил. — Отто опять странно улыбнулся своим мыслям.
К его мимике надо было привыкнуть. Так, познакомившись с ним, я долго не могла победить в себе привычку смотреть в глаза собеседнику; а в случае с Отто это было все равно что смотреть человеку на подбородок или кончик носа. Просто часть лица. Даже нет; потому что нос или подбородок хоть и немы, но по-своему выразительны, а эти стекляшки… Мне очень не хватало на его лице живых глаз. И только со временем то, что у других читалось в глазах, я научилась видеть на лице Отто — в мельчайших движениях губ, бровей и крыльев носа, в почти незаметных взгляду кивках. Правда, иногда, наблюдая за ним во время разговора, я ловила себя на мысли, что многие его улыбки на самом деле не предназначаются собеседнику.
— А может, в том и есть их дар — сопротивляться магии? — предположила я.
— Нет, — покачал головой Отто. — Цветовуха не врет.
— Почему ты мне не сказал об этом раньше? — спросила я, осмыслив его слова.
— А разве тебе не интересно самой делать маленькие открытия? — Я ничего не ответила, и он продолжил: — Люди разные, тем они и интересны. Кто-то не болеет гриппом, кто-то — СПИДом, кто-то устойчив к гипнозу, кто-то — к магии. Природой равенство не предусмотрено. Никто и никогда, даже, наверное, Господь Бог не сможет сделать людей одинаковыми. И мы этим не занимаемся. Мы работаем не на равенство — мы работаем на прогресс.
— Отто, заметь себе на будущее: чем больше я знаю, тем больше от меня пользы.
— Это ты так думаешь, — сказал он со вздохом и похлопал меня по плечу. Ненавижу, когда он так демонстрирует свое отеческое ко мне отношение.
— Ладно, Венди, пошли уже к нашим. У меня к тебе просьба будет: у Пахома челюсть разболталась — починишь?
Я надулась, конечно, но больше для порядка. Само собой, починю.
На следующий день цирк двинулся дальше как ни в чем не бывало. Жарища стояла чудовищная, воздух едва колебался. В охваченной зноем степи оглушительно стрекотали кузнечики. Мы пару раз останавливались у озер, чтобы искупаться и освежиться. А потом показалась очередная деревушка, и мы свернули с дороги. Деревня называлась Полыньки…
…Я не знаю, какими словами назвать то, что произошло в Полыньках. Был ли это экспромт? Если был — то чей: Венди или Отто? Или кто-то из них заранее придумал сценарий специально для такого безнадежного случая?..
Все было очень странно. Если не сказать больше.
Но, отставив эмоции, можно сказать одно: чего бы плохого я ни думал и ни говорил про нашу прима- балерину, она совершенно точно — талант. Даже, пожалуй, ТАЛАНТИЩЕ. Подобного я еще не видел. Да мы подобного и не делали никогда. В одиночку!.. Это было нечто.
Полыньки стали последней остановкой на пути к Красноярску: никто больше не выказал желания дать представление в очередном медвежьем углу. Деревеньки вставали у нас на пути, таращились удивленно распахнутыми ставнями, провожали серыми крышами и унылыми кривыми заборами, но никто ни разу не заулыбался, глядя в окно в предвкушении очередной «Пьяной коровы». Мы равнодушно проезжали сквозь деревни и мчались дальше.
Когда начались пригороды Красноярска, я позвонил Дэну — нашим артистам нужны были гонорары.
С руководством цирка мы поладили. Иначе и быть не могло. Гонорары мы просим небольшие, афиши у нас свои, график свободный, так что работать можем в любое удобное для администрации и зрителей время. Сошлись на двух днях, по четыре полуторачасовых выступления в каждый. После Полынек у всех был какой-то упадок сил, и мы решили устроить выходной. Уладив все дела, я быстренько собрался и с радостно колотящимся сердцем поехал к маме.
Вот она, ничуть не изменившаяся со времен моего детства дверь: черный кожзаменитель и белые пластмассовые шляпки обойных гвоздей. И звонок так же противно дребезжит. Вот шаркают тапочки, звякает замок, дверь медленно, но без скрипа открывается…
— Привет, мам!
Дальше одни эмоции.
Потом чай, оладьи и непрерывный монолог ни о чем. Сейчас мне кажется, что я могу сидеть и слушать его вечно. Но я знаю, что минут через пятнадцать я перестану улавливать суть и буду слышать только голос. А минут через тридцать мне это, как всегда, смертельно надоест. Такой вот я нерадивый сын. И ничего не могу с собой поделать…
— А тут к тебе, между прочим, приходили…
Здесь я оживился:
— Кто? Денис?
— Да ну Денис. Денис почти каждый день заезжает, не то что ты. Убраться там помочь, еще чего. Вчера вон картошки из подвала принес.
