бросилась к карете с денежным ящиком и несколькими револьверными выстрелами прикончила, кажется, трех оставшихся невредимыми стражников. Во мгновение ока из ближайшего переулка подкатила карета социал-демократов-разбойников. Вся шайка в одну или две минуты погрузила на эту подводу денежный сундук. Возница (тоже с.-д.-р.), настегав лошадей хорошим арапником, галопом помчался по тому же переулку, откуда он появился после взрыва второй бомбы Сталина. Несколько с.-д.-р. (социал-демократов- разбойников) поехали с денежным сундуком, а остальные (большинство) мгновенно умчались на заранее приготовленных лихачах в свои конспиративные квартиры.
Дерзость этого дневного ограбления буквально потрясла всю Россию. Почти в этот же день охранному отделению стало известно, что ограбление было совершено членами противоправительственной политической организации социал-демократов.
В течение целой недели много десятков пассажирских и товарных поездов были обысканы и все мало-мальски подозрительные субъекты арестованы и допрошены. В самом Тифлисе шли обыски и допросы «свидетелей». Многие арестованные были вскоре освобождены как непричастные к ограблению. Однако, в течение недели четверо из шайки социал-грабителей атамана «Красного Ворона» Иосифа Сталина были пойманы и арестованы.
Сам главарь шайки Сталин с награбленными деньгами скрывался у какого-то сравнительно зажиточного грузина. (Стрельбицкий приводил фамилию и имя этого грузина, но автор забыл ее). Назовем его временно «Карапетом».
Кажется, через два-три месяца в Париже был арестован русский еврей политический эмигрант социал-демократ Литвинов (Баллах, Финкельштейн), который в последствии, при Сталине, был Комиссаром иностранных дел в течение многих лет. Литвинов был арестован в тот момент, когда он пытался разменять довольно большое количество сторублевых кредиток, добытых при ограблении Государственного банка шайкой Сталина. (Арестовано было много агентов Евреонала, в том числе и армянскиий террорист Петросян (Камо) и будущий наркомздрав Семашко, тоже из «наших». Прим. Стол.)
Сразу же после грабежа правительство России дало знать банкам всего мира номера банкнот, доставшихся грабителям.
Сталин, будучи диктатором, много раз предлагал «Карапету» (приютившему его с награбленными деньгами в 1906 году) самые заманчивые и высокие государственные должности. Даже, без единого слова с радостью согласился бы сделать «Карапета» вторым лицом после себя. Однако, разочарованный грузин наотрез отказался от сладких и завидных предложений Сталина и предпочел жить в своем родном Тифлисе и не соваться ни в какие государственные политические дела.. .
В средине двадцатых годов друг Сталина «Карапет» погиб в автомобильной катастрофе. Шофер правительственного автомобиля сбил его с ног и переехал через него. Этот шофер член коммунистической партии был расстрелян по приказу всесильного диктатора Иосифа Сталина.
Целых три субботника в «юрте монгольских князей» читалась и перечитывалась огромная газетная статья Стрельбицкого об ограблении банка шайкой Сталина в 1906 году.
(И не в 1906-ом, а в 1907-ом году. Кто такой по национальности «Стрельбицкий»? Сейчас таких «Стрельбицких» троцкистов и на Интернете очень много статей про это бесполезное ограбление, потому что деньги так и не удалось обменять, но многие еврейские террористы на этом засыпались, включая самого Сталина. Троцкий в своём, не опубликованном на русском языке исследовании про Сталина «Сталин», доказывает, что Сталин не мог принимать участия в этом ограблении. Хотя сам Сталин не отрицал. Прим. Стол.)
Большое внимание заседавших на субботниках привлекало бездушное и бессердечное «достреливание» из револьверов немногих стражников, уцелевших от разрывов двух бомб. Еще одно обстоятельство не ускользнуло от внимания авторов, — перекладывание денежного сундука на подводу грабителей в то время, когда душераздирающие крики и стоны раненых чинов охраны могли бы привести в исступление, даже, человека с очень крепкими нервами.
Если бы в этот момент перекладывания денежного сундука, возле места ограбления можно было встретить очень рассудительного человека и спросить его: «Верите ли Вы, что эти перетаскивающие денежный сундук на свою карету социалисты, проповедующие свободу, равенство, братство, четыреххвостку, земной рай, землю и волю в действительности принесут народам России счастье и благоденствие, если они станут правителями России?». Ответ рассудительного человека был бы тот же, что и ответ читателя этих строк.
ПОРТРЕТ ВТОРОЙ. «ДОРОГОЙ» ТЕНЕРОМО.
В конце двадцатых годов в одной из парижских русских эмигрантских газет появилась очень большая статья М. К. Первухина под названием «Тенеромо». Первухин прочитал в попавшей в его руки советской газете, что в течение ближайшего летнего сезона в государственных (большевистских, бывших императорских) театрах готовится к постановке пьеса Тенеромо «Император Александр Третий». Первухин хорошо знал этого грязного пройдоху-проходимца, и, даже, глазам своим не поверил, что подобная вещь возможна. Это было чудовищно невероятно. Однако советская газета писала, что пьеса прошла все инстанции контроля, окончательно утверждена и назначена к постановке. «Чудеса в решете: дыр много, а вылезти невозможно!» — с изумлением повторял озадаченный автор.
«В России было два гада», — пишет М. К. Первухин. «Сергеенко и Тенеромо беззастенчиво, бессовестно, оптом и в розницу торговавших . . . великим писателем Л. Н. Толстым». Сергеенко чуточку покультурнее и менее нахален. Тенеромо — мелкотравчатые и ультра-гросс-супер нахал. Сергеенко состряпал, кажется, двухтомник о жизни и деятельности Графа Льва Николаевича Толстого. Предприимчивый петербургский издатель П. П. Сойкин (Еврейская фамилия. Прим. Стол.) издал макулатуру Сергеенки о Толстом в начале девятисотых годов (еще при жизни Толстого). Несмотря на то, что в России воспринималось с огромным интересом все то, что так или иначе связывалось с именем Толстого, тираж книги Сергеенко «захлебнулся» на втором издании.
Тенеромо, например, по словам Первухина, частенько просиживал целыми днями возле забора имения Толстых и наблюдал в щёлочку за всем происходившим .. . Через несколько дней после подглядывания в щёлочку в газете (и при том довольно солидной) какого-либо губернского города появлялась огромная статья Тенеромо под заглавием: «Как живет и работает великий писатель Лев Николаевич Толстой и как он разговаривает с пташками и букашками»… Первухин (по памяти) приводит, даже, образец писаний Тенеромо, примерно, в следующем виде: «День был очень солнечный. Рано утром мы пошли с великим писателем в степь, в обычную каждодневную его прогулку. Воздух был свеж: и чист. Солнце косым лучом золотило все окрестности. Всюду щебетали и чирикали птички. На степи ржала лошадка. Великий писатель, обращаясь ко мне, сказал: «Дорогой Тенеромо, сегодняшняя погода и радость теплому летнему дню птичек, животных и всяких насекомых напомнила мне следующую легенду из Талмуда». Дальше шел пересказ легенды Талмуда. «Конечно», — патетически восклицает Первухин, — «Толстой Талмуда не знал, зато его очень хорошо знал сам «дорогой» Тенеромо». Первухин удивлялся, что подобного рода «галиматью» печатали весьма солидные газеты и что возмутительнее всего — за нее платили и подчас очень щедро. (Вот тут удивляться было как раз не надо. Прим. Стол.)
В бытность свою редактором газеты с довольно значительным тиражом Первухина просил Л. Н. Толстой не печатать статей Тенеромо. Через некоторое время когда Первухин был редактором «Ялтинского Курьера», Л. Н. Толстой приехал в Крым лечиться, графиня Софья Андреевна, зайдя в редакцию, в более резкой форме подтвердила просьбу Льва Николаевича и сказала: «Если к Вам прийдет некий Тенеромо и даст статью в газету, то пожалуйста не печатайте ее. В ней не будет ни одного слова правды. Этот грязный тип так пристал к нам, что мы никак не можем отделаться от него. Он уже написал много статей в газетах и все пишет, что он близкий друг Левушки. Все это наглая ложь. Я его в глаза называла гадиною несколько раз. Не помогло и это».
Как-то А. П. Чехов при встрече с Первухиным сказал: «Вы, вот, Михаил Константинович, скептик, в чудеса не верите, а со мной сегодня было истинное чудо. Встретился мне некий Тенеромо, впился в меня
