бронепоезда. Следователь разорвал этот документ, а затем спросил, чем он докажет теперь. Вообще энкаведистов не интересовал вопрос о боевых действиях, им было необходимо знать, почему этот хлопец не улетел на самолете в СССР, когда союзники отправляли всех партизан в советскую Россию, а задержался в Италии.
Парень не мог ответить о причине своей задержки, его на ночь посадили в погреб, заполненный по грудь водой, сказав, что вода не позволит заснуть, а потому у него будет достаточно времени на размышление и он сможет все вспомнить, что вылетело у него из памяти. Вырваться в лагерь ему удалось только благодаря случайности: следователь запил горькую, а другой заместитель приказал отправить впредь до нового вызова.
В начале августа прибыло приказание пятой роте приготовиться на работы «с вещами». За ними прибыли камионы и увезли километров за 25.
Рота получила задание — заняться постройкой гимнастического городка. Кроме одного ротного топора, инструментов не было никаких.
Прибывшая группа офицеров-руководителей работ не растерялась и приказала с помощью единственного топора вырубливать деревянные лопаты и скребки, а тем временем свободные должны были руками вырывать траву, подготовляя футбольное поле.
Во время работы я познакомился с очень интеллигентного вида капитаном. Он называл меня по имени и часто беседовал со мной, зная, что я эмигрант.
— Вот вы, Коля, знаете иностранные языки… У нас это очень большое преимущество. Жить будете не хуже царя в прошлые времена. Как только приедете, первое, что обязательно сделайте — запишитесь в коммунистическую партию. Тогда вам будут все дороги открыты… Конечно, допрашивать вас будут и должны, но вы скажите, что вы всегда были лояльными и думали заграницей о величии своей страны. Ведь вы младенцем выехали. Затем немедленно покупайте Маркса и Энгельса и принимайтесь за учебу. Эти книги единственные во всем мире но своей мудрости. Только они раскрывают человеку глаза. Возьмите к примеру, наш гениальный руководитель генералиссимус Сталин, он никогда не был военным и что же? Почему он организовал победу и победил могучую армию Гитлера? Да потому, что он назубок знал Маркса и Энгельса, и в этом весь секрет, ибо только в этих книгах заключена всеобъемлющая жизнь человечества во всех ее проявлениях.
Мне было страшно и непонятно, что такой развитой человек говорит подобную белиберду по поводу всеобъемлющей истины марксовых книг, но само собой разумеется, вступать с ним в полемику я не собирался.
Только однажды мне пришлось не согласиться с ним и настоять на своем: он заметил у меня на шнурке висящем на шее образок Богородицы и пришел в неописуемый ужас, — как я такой, по его мнению, развитой молодой человек и верю в Бога.
— Бросьте эти старческие бредни! Эх, брат, переходя на ты, с сожалением проговорил он.
Жаль человека, до чего могли довести его в этом западноевропейском хаосе и рабстве.
Я застегнул ворот и старался шутками отделаться от продолжения разговора.
Вспоминая об этом своеобразном, но симпатичном офицере, я невольно представляю себе его отца полковника, который руководил всеми постройками гимнастического городка. Это был тип, совершенно противоположный своему сыну. Разговаривал с нами при помощи грубых окриков и брани, был чрезвычайно жесток. «Предатели народа», «гады фашистские», «прихвостни рабства» — так и сыпались из его вечно хриплой глотки.
Вообще советское офицерство, которое мне пришлось наблюдать в продолжение этой работы, поражало меня своей некультурностью и просто хамством, даже по сравнению с общей массой нашего рядового состава.
Обедали они, например, неподалеку от нас. Вестовые накрывали переносный стол, аккуратно расставляли приборы. Но вот собирались к столу товарищи офицеры. Как правило, ни один из них не садился к столу нормальным образом — непременно как-нибудь в пол-оборота, а то просто боком развалясь на стуле, вытягивая ноги, сморкаясь при помощи пальцев, постоянно сплевывая в сторону и вечно ругаясь.
Без крепкого слова к вестовому никто не обращался. «Ванька, подлец, туды твою мать». «Сенька, косая харя, живей подавай: одна нога тут, другая на кухне», и сейчас же присовокуплялось непечатное выражение.
Поскольку я мог вывести из своих наблюдений, «равенство», как коммунистический принцип, между офицерским составом и остальными бойцами Красной Армии выражалось только в употреблении отборной ругани — сквернословили и те и другие… Но, пожалуй, в этом отношении перевес был на стороне командиров.
Брань в Советской Армии имеет значение своеобразного, что ли, поощрения. Беда, если начальство начинает «лисить», т. е. мягко и вежливо и непременно вкрадчиво выражаться — спроста этого никогда не бывает — ожидай, по меньшей мере, беседы с чинами политруководства, а от них — прямым сообщением без пересадки попадают в особый отдел дивизии. НКВД не разговаривает — оно карает.
Наша работа приходила к концу. Пятая рота построила футбольное поле голыми руками.
Прибывшие с мельницы другие роты получили особые задания, а нас построили, смачно обругали и отправили домой, но теперь, конечно, не в машинах, а пешим порядком…
Снова на мельнице… Снова голодовка… ни хлеба ни горячей пищи. Отправляясь с работ, в последний день выдали только хлеб — сказали, что накормят в лагере, а прибыли туда — нам в лицо рассмеялись.
— А ху-ху не хо-хо? — цинично процедил сквозь зубы комендант.
— Забыли видно китайскую пословицу с озера Хасан, сукины дети… До чего разболтала их западная Европа!
И точно во сне звенел самоуверенный голос полковника, приветствовавшего нас от имени партии и советского правительства у моста за Юденбургом: — У нас в Советском Союзе единственный драгоценный капитал — человек …
А, ведь, тогда три месяца тому назад от его слов многие плакали и до хрипоты кричали славу Сталину.
Допросы начались со следующего утра. Люди бродили тенями.
Выхожу как-то после обеда на полянку за мельницей, на траве сидят двое молодых парней моей роты.
— Коля, — окликнул один из них. Я подошел.
— Мы решили давать ходу из лагеря …
Первое мгновение я хотел было поступить так, как когда-то поступили со мной два моих приятеля, т. е. немедленно отойти. Я даже съежился.
— Всерьез, товарищ… тебя не боимся — ты эмигрант…
Дал свое согласие… Прилег к ним на траву. Быстро выработали план, он был прост: завтра с утра попросим увольнительные записки, выйдем из лагеря и не возвратимся.
Неожиданно, на вечерней поверке нам сообщили, что завтра роты отправляются на родину… Все приняли это без энтузиазма. Теперь дураков не было среди нас — никто не поверил…
Утром втроем попросили у комбата увольнительные записки, — хотим что-нибудь поменять на дорогу… Получили отказ, т. к. сегодня отъезд. Тогда решили перелезть через проволоку, в случае чего скажем, что к соседям в семейный лагерь проститься.
Мои приятели подошли и спокойно перелезли, а я не решался… Тогда они приподняли проволоку и насильно за руки меня протащили под ней.
Пошли, как ни в чем не бывало… Чем дальше от мельницы, тем легче на душе.
Я пришел в себя от первоначального замешательства и принял руководство над тройкой. Решено в ближайшей деревушке обратиться за содействием к какому-нибудь австрийцу-крестьянину, венгры — слишком угрюмы и озлоблены. Я буду говорить, что — француз, а они оба — поляки.
Сказано — сделано.
Вошли, я обратился по-немецки к старику, вкратце рассказал что надо. Он без колебаний согласился помочь. Начертил маленький план, объяснил как надо добраться до соседней деревушки, указал к кому
