в подвалах НКВД, частью в концлагерях.
(Пишущие подобные «солженицевского типа отчёты» совершенно не отдают себе отчёта, в том, какую часть от общего числа, в еврейской формулировке, «жертв сталинского режима», составляли сотни Иегудов Ягуд и Берий, а какую миллионы гойских Сидоровых. Еврейские демагоги, чтобы скрыть истинную сущность перманентной еврейско-гойской войны, в которой они благодаря тайности одерживают постоянные победы, валят все потери в одну отнюдь «НЕ Братскую могилу». В 1980-егоды в троцкистском журнале «Новый Мир» печатались лагерные мемуары бывшего следователя НКВД Льва Разгона. Этот еврейский обер-садист до того как его посадил герой русского народа нарком Ежов, лично замучил и отправил в лагеря многие тысячи гойских россиян. За годы отсидки Лев Разгон «резко перевоспитался» и в 1980-е годы вышибал слезу у доверчивых россиян своими лирическими лагерными воспоминаниями. Однако позвольте мне им не поверить. Если этого Льва Разгона снова сделать следователем НКВД, то такие как он снова будут раздавливать людям половые органы, сажать голым задом на лёд, засовывать в задний проход раскалённый шомпол, ссать в лицо, вырывать ногти, делать из человеческой кожи перчатки и абажуры, варить людей на мыло и другие подобные же еврейско-пуримские штучки-дрючки, которые они потом сразу же приписали «сталинистам» и «немецко-фашистским захватчикам». Прим. Столешникова.)
После войны эпидемия возвращенчества, связанная с послевоенными надеждами на «эволюцию» режима, охватила часть эмиграции, преимущественно во Франции. Со временем наступило отрезвление, но многие уже уехали и исчезли без следа. Лишь отдельные имена, особо выслужившихся, нужных КГБ для пропагандных кампаний, — иногда появляются на страницах печати. К числу их принадлежит и Лев Любимов.
В 1955 году КГБ начал тщательно подготовленную, широко разрекламированную и задуманную кампанию, создал пресловутый (?) «Комитет за Возвращение», которому удалось вывезти большую группу эмигрантов из Аргентины, покинувших Россию еще до первой мировой войны, ничего не знавших о действительном положении на родине, читавших просоветские листки, веривших им и ставших жертвами своей первобытной доверчивости. Удалось Комитету за возвращение заманить и некоторых новых эмигрантов, в частности из Бельгии, где работа в плохо оборудованных шахтах довела людей до самоубийственного шага.
В то же время нужно с удовлетворением отметить стойкую и непримиримую по отношению к нашему врагу позицию большинства эмигрантов, находящихся в Германии и Австрии, многие из которых живут лишь на пособие по безработице.
В общем за последние три года вернулось не много эмигрантов. Возвращаются и сейчас, но все это, по сравнению с общим числом эмигрантов, так незначителен, что столь основательно подготовленную КГБ кампанию можно считать провалившейся.
(И какой же был личный интерес, писавшего эти строки, провалить эту кампанию во возвращению»? Прим. Стол.)
Такого же мнения, несомненно, придерживается и сам КГБ. Тон листка «За возвращение» тому доказательство.
Давно нет в нем сообщений об успехах кампании за возвращение, чем сопровождался, например отъезд довоенно-дореволюционных эмигрантов из Аргентины. Некоторые номера листка целиком заполняются розысками, причём среди разыскиваемых немало таких, которых в эмиграции вовсе нет: они либо погибли во время войны, либо были репатриированы и погибли в концлагерях. Некоторые номера целиком посвящаются Сибири, что с головой выдает организаторов кампании за возвращение и достаточно ясно говорит о судьбе возвращенцев.
Если внимательно разобраться в образе жизни хотя бы части тех, кто возвратился или собирается возвратиться, если проанализировать их поступки, их поведение, то мы без труда придем к выводу, что возвращение в Советский Союз в подавляющем большинстве случаев является результатом нервного расстройства, иногда связано с ностальгией, тоской по родине, иногда с семейными драмами, с жизненными неудачами вообще.
Оставляя в стороне случаи, когда КГБ отзывает своих провалившихся агентов, случаи в общем редкие, можно придти к выводу, что возвращенчество последних лет — явление не столько идейное, сколько патологическое, болезненное, требующее порою вмешательства (еврейских) врачей- психиатров.
Каковы бы, однако, не были мотивы возвращения, возвращенец обрекает себя на гибель, на концлагерь, в лучшем случае на прозябание в самых отдаленных углах страны, с постоянным ожиданием ареста, ссылки, концлагеря, гибели.
Куда бы ни отправили вначале возвращенца — смотрителем ли захолустного музея, как проф. Василакия, куроводом ли, как полк. Колосова, как бы ни извивался возвращенец на страницах листка «За возвращение», оплевывая и самого себя и эмиграцию, — судьба его предрешена раз и навсегда. Он — обреченный!
В конце концов, куда легче судьба тех, кого сразу направляют по месту постоянного жительства — в ссылку или концлагерь, чем тех. кто используется до этого либо в качестве приманки для очередных возвращенцев, либо в качестве «свидетелей» «разложения эмиграции».
Если это не отозванный агент, то можно себе представить, какое унижение, какое чувство омерзения к самому себе должен испытывать человек, буквально обливающий грязью и самого себя, и эмиграцию, к которой так недавно принадлежал. Можно предположить, что даже такой «идейный» ренегат, как пресловутый Казем-Бек, полу-ханжа, полу-истерик и вполне законченный ренегат, даже этот самый Казем-Бек в часы бессонницы подумывает, наверно, об иудиной петле.
Выступив на страницах «Литературной газеты», Казем-Бек возмутил даже самого Илью Оренбурга (Пишут фамилию Эренбурга даже с ошибкой – Илья Эренбург! Прим Стол.), опубликовавшего вслед за тем письмо в редакцию против казембековских инсинуаций.
Моральным унижением, самооплевыванием зарабатывает право на жизнь, на существование и другой «высокопоставленный» ренегат-возвращенец уже упомянутый Лев Любимов, пребывавший почти 10 лет в безызвестности и только в 1957 году появившийся на страницах печати, поместивший в «Новом Мире» очерки «На чужбине», а совсем недавно в «Литературной газете» уже цитированную статью.
В очерках «На чужбине» Любимов подробно рассказывает, как он, сын члена Государственного Совета, виленского генерал-губернатора (не хилое общественное положение занимали в монархии интернациональные борцы с «царизмом». Прим. Стол.), сотрудник эмигрантской газеты «Возрождение», а затем нацистской «Паризер Цайтунг», дошел до ренегатства, как он, по его собственному выражению, «осколок старого мира . . . нашел себе место в новом». Такое «место», которому не позавидует и самая паршивая собака, живущая у самого плохого хозяина, что постоянно пинает ее ногами, кормит только для вида и ждет не дождется, когда же она издохнет.
Когда возвращенец переступает порог советского посольства, или представительства его, возможно, ни о чем еще не спросят, никаких адресов и имен не потребуют. Больше того, могут сделать вид, что в его возвращении собственно и не заинтересованы, могут даже заметить, что дорогу оплатить не смогут. Одним словом, КГБ — сторона не заинтересованная.
В состоянии нервного ажиотажа, возвращенец начинает готовиться к отъезду, в состоянии истерии (мужская истерия, кстати, куда опаснее женской) летит на самолете или плывет на пароходе. Но уже не один, а в сопровождении «случайного попутчика».
Но вот позади граница, западня захлопнута. Наступает тот момент, когда в прояснившемся сознании вспыхивает страшная мысль: «Что наделал? Ведь это конец!»
Но это еще не конец. Это только начало. Но уже никто больше ему не улыбается в ответ на его заискивающие улыбки. Глаза чекистов холодны и бесконечны многочасовые изматывающие допросы. Требуют имена, адреса всех друзей, всех знакомых, кого знал в эмиграции, с подробными характеристиками, с описанием внешности. От сознания, что выступает он теперь в роли обыкновенного сексота, лоб его покрывается холодным потом. А допросы продолжаются… Теперь требуют имена и адреса всех родных
в Советском Союзе, всех друзей и знакомых, кого знал. Эмигранты, которых он только что выдал, вне досягаемости КГБ, а те, кто на родине?
Неизбежный конфликт со своей совестью не одного сексота довел до петли, особенно в годы ежовщины. Но там у человека не было выхода, там под страхом тяжких репрессий принуждали к
