змея вокруг его груди,предательски и злобно,блеснув на солнце, обвилась,стальной петле подобна.Летит орел, а с ним — змея,что меж камней лежала —и в грудь орлу сочится ядотравленного жала.О честолюбец, возлетив простор, в пучину света —и не ропщи, что смерть близка:таков удел поэта!
МИР
Был зимний вечер. Темнота окутала алтарь.Ко входу в церковь брел монах, держа в руке фонарь.Как пилигрим, свершивший путь, усталый, изможденный,остановился и застыл у каменной колонны.И долго около дверей ключами он бренчал,но сам, казалось, ничего кругом не различал,как призрак. Наконец вошел, ступая еле-еле,трикраты грудь перекрестил, смочил персты в купели,фонарь немного приподнял, увидел в тот же миг:стоит вблизи от алтаря еще один старик,—как Голод, худ, как Смерть, согбен, — но все же был высок он,в седой копне его волос светился каждый локон;исполнен вдохновенных дум, сиял во мраке он,как алебастровый сосуд, в котором огнь зажжен.Сурово инок вопросил, едва его заметил:«Что ищешь?» — «Мира!» — в тишине чужак ему ответил,вздохнул и в нишу отступил, к колонне, где темно.Монах, взглянув на чужака, молиться начал, но,постигнув истину, шагнул назад, к церковной двери:пришлец, искавший мира здесь, был Данте Алигьери.
Я ничего не должен знать о женщинах на юге,что полны гибельной тоски, когда, томясь в недуге,несут безлистым деревам в безвыходной мольбеплач о возлюбленных своих, о листьях, о себе.Ты ль это, — слышу каждый час в груди твой хрип свистящий,—ты ль это, червь, грызущий плоть, — смертельный рок, висящийнад светлой юностью моей? — Я все отдам навек,но не тебя, моя душа, орешины побег!Тяжелый, низкий небосвод вдруг посветлел сегодня,—о радость, о тепло, о свет, о благодать господня,—моя страна… моя любовь… жизнь, юность, счастье… Брат,не рассуждать… Бери клинок, погибни, как солдат!
