— Сердце? У вас больное сердце? — чуть не вскочил Павло.
— Давно, — равнодушно кивнул головой Крайнюк.
— Почему же вы никому не сказали? Разве можно так? Стыдно! Культурный человек — и вдруг на тебе. Как сельская баба, в прятки играете…
— Не ругайтесь. Разве сейчас до сердца, когда такое везде, — тихо и как-то виновато выговорил Крайнюк, морщась от боли. — Ну, что с рукой? Будет жить или нет?
— Будет! — грубо бросил Заброда и стал бинтовать рану. — Обрежем немного — и хватит… Хорошо, что я не спускал с вас глаз, а то бы нашли здесь в поле пристанище. Просил же подождать. Где уж там! Давай гони, набирай темпы…
Потом сделал укол и, поднявшись на колени, замахал матросу Журбе пилоткой. Махал полукругом, словно крутил какое-то колесо или показывал, как нужно заводить ручкой грузовик. Журба еще какое-то время поблескивал окулярами бинокля, но потом, видимо поняв Заброду, спрыгнул на дно траншеи.
— Ну, поехали, голубчик, — сказал Заброда.
— Как?
— Верхом, — улыбнулся врач. — Так, как когда-то в детстве, только уж не во весь рост. Вы ляжете мне на спину, а я поползу. Так, как все санитары ползают. Может, когда-нибудь придется описывать их работу, так присматривайтесь. За это им ордена дают, если из боя раненых выносят с оружием. А врачам не дают. Не положено за это орденов… Вот такие-то дела, голубчик…
Он осторожно накатил на себя Крайнюка, обвил его здоровой рукой свою шею и пополз напрямик в ложбинку, где пролегала дорога, которая вела к последнему блиндажу санвзвода.
— Не трясет? — шутя спросил врач.
— Ох, родной вы мой! Да куда же вы меня?
— К адмиралу. Только к адмиралу, — пыхтел Павло.
В ложбине их ждала машина.
— Все забрали? — спросил Заброда.
— Все, — козырнул Журба.
— Ну, теперь мы в твоих руках, братуха. Довезешь? — спросил шофера Павло.
— Довезу. Дайте мне палубу, так я вас и на Кавказ довезу, — бросил шофер и, оглянувшись, спросил: — А куда же везти?
— В госпиталь. На Максимову дачу, — объяснил Заброда.
— Ампутация? — испуганно спросил Крайнюк.
— Нет.
Заброда посадил Крайнюка в кабину, рядом с шофером, а сам встал сбоку на крыло, поддерживая раненого через открытое окно.
В балке, скрытая холмами, машина беспрепятственно миновала зону обстрела и, проскочив между двумя крутыми горами, повернула перед Лабораторным шоссе влево, на Максимову дачу.
Здесь было пустынно и безлюдно.
В дверях госпиталя часовой с автоматом преградил путь:
— Нельзя.
— У меня раненый, — кивнул на машину Павло. — Необходима срочная операция!
— Госпиталь выехал. Там — мины, — доверительно шепнул часовой Павлу. — Опасно…
— А они могут подождать с полчаса, твои мины? — настаивал Павло.
— Не знаю.
Павло бросился к входу в подвал, но часовой и здесь остановил его.
— Эй, люди! — крикнул Павло, услышав в подвале знакомое ему жужжание. — Не выключайте автоклав! Кто там есть живой? Быстро сюда!
По каменным ступеням взбежал высокий, худой человек в рыжем от частой стерилизации халате. Павло узнал в нем врача Чапаевской дивизии капитана Момота. Тот тоже узнал Павла, и они пожали друг другу руки.
— Инструменты и стерильный материал, — бросил Павло. — У меня писатель Крайнюк.
— Крайнюк? — удивленно округлил красные от бессонницы глаза Момот.
— Он самый. Помогите. Приказ адмирала, — твердо сказал Заброда, чтобы Момот больше не расспрашивал.
— Сестра! Остановите там минеров, слышите! — крикнул Момот.
— Слышу! — отозвался из подземелья женский голос.
Они снесли Крайнюка вниз и положили на операционный стол.
И в этот момент из тьмы глубокого коридора торопливо выбежала Оксана, уже без халата, в голубом платье и тапочках на босу ногу. Тяжелая коса, по обыкновению, лежала короной над высоким лбом, небрежно прикрытая яркой шелковой косынкой.
— Ой, Павлик! — тихо вскрикнула она, словно испугавшись Павла, сразу вся затрепетав.
— Оксана! — бросился к ней Павло. — А ты чего здесь?
— Меня не взяли. Я тут остаюсь, — тихо, словно провинившись в чем-то, прошептала Оксана.
— Тогда я тебя возьму. Собирайся!
— Не могу, Павлик. Не могу…
— Почему? — Павло искоса взглянул на Момота.
— Я все тебе объясню. Потом. Там уже матросы мины закладывают, — Оксана показала в темную глубину гулкого подвала.
— Наркоз! — властно приказал Павло.
— Что вы делаете? Боже мой! — воскликнул Крайнюк и сразу побледнел, покрылся холодным потом.
— Рану нужно вычистить, а у вас сердце слабое. Это очень больно, — спокойно объяснил Павло и прибавил: — Не делайте глупостей, Петро Степанович. Тут мы над вами старшие.
Крайнюк вдыхал холодящие острые запахи и все глубже и глубже проваливался куда-то, где было так тихо и дремотно, что сразу пропал и бешеный грохот, и надоедливое завывание бомб. Огромная тишина звенела вокруг, словно на морском дне.
Операцию делал Павло. Момот подавал ему инструменты, иногда вполголоса что-либо советовал. Им помогала Оксана, опустив полные слез глаза.
На улице противно завыло, и где-то рядом разорвался дальнобойный снаряд. Пол задрожал и, казалось, пошатнулся, словно палуба в шторм. Момот вздрогнул и чуть не выронил из рук кровоостанавливающий зажим. Павло косо взглянул на него:
— Не дело так.
— Как?
— Ну, бояться.
— Не могу. Нервы сдали… — оправдывался Момот.
— Нервы, — заметил Павло, продолжая операцию. — А если операция на корабле, в шторм? Такая качка, что хирурга держат два огромных матроса, чтобы он не упал. И он оперирует.
Момот сухо кашлянул сквозь маску, ничего не ответил.
Рану зашили, хорошо и надежно забинтовали, не надеясь на то, что следующая перевязка будет скоро.
Павло сорвал маску, прозрачные резиновые перчатки и вышел в коридор.
Прокоп Журба уже держал наготове свернутую папиросу и зажженный от кремня фитиль. Фитиль, смоченный заблаговременно марганцовкой, был сухим и хорошо горел.
Павло жадно затянулся, вытер ладонью пот со лба.
Из операционной вышел Момот. Он вынес большой таз, в котором среди окровавленных бинтов лежала желтая рука Крайнюка, отрезанная выше локтя. Павло нервно передернул плечами и отвернулся. Краем глаза он продолжал наблюдать, как Момот поставил таз на землю, насыпал в него белой хлорки, накрыл фанеркой и побрел в дальний темный конец коридора.
Заброда бросил недокуренную папиросу в урну и вошел в операционную. Оксана плакала, склонившись над головой Крайнюка. Павло нащупал пульс раненого, взглянул на часы и тихо произнес:
