Павло рванулся к ней, спотыкаясь о ступени:
— Оксана…
Девушка отпрянула от него, словно испугалась.
— А я не Оксана, — ответила она все так же тихо и безразлично. — Я Ольга.
У Павла потемнело в глазах. Он тряхнул головой и выпрямился. Откуда-то из-за горы выплыл месяц и осветил сожженную-пережженную землю и девушку осветил. Что она говорит? Оксана! Стоит перед ним нежная, взлелеянная в мечтах, а называет себя Ольгой. Тут что-то не так…
— Ты дожидалась меня, родная? — спрашивает Павло.
— Нет, — глухо отвечает девушка. — Оксана ждала, а я нет…
— А где же Оксана? — так и рванулся Павло.
Девушка удивленно подняла на него широко раскрытые глаза, вздохнула.
— Я сейчас иду к ней, к Оксане. Если хотите, пойдемте вдвоем. Вот вернулась с работы и иду…
Павло только теперь разглядел, что перед ним и впрямь стояла Ольга. Когда-то он уже ошибся, а теперь, видишь, снова.
— Пойдемте же! Пойдемте, — обрадовался Павло и, нащупав в сумерках калитку, распахнул ее настежь.
Да. Это была Ольга. Она вышла к Павлу, стройная, гибкая. Черное платье еще резче подчеркивало ее молодость и красоту. Павло взял ее под руку и почувствовал, какая она горячая, трепетная, словно только что сбежала с высокой горы и прижалась к его плечу, чтоб не упасть.
Шли молча, и Павло, казалось, не замечал окружающего. Ни сожженной, почерневшей от копоти Графской пристани, ни чудом уцелевшей старой церкви, ни безлюдной улицы, взбиравшейся на Черную гору, к Херсонесскому маяку.
— А вы к нам морем или машиной? — вдруг спросила Ольга.
— Машиной.
— Морем еще нельзя. Мины, — вздохнула Ольга.
— Я знаю, — сказал Павло, лишь бы что-то ответить.
Девушка снова замолчала, окунув лицо в большой букет белых роз, который она подняла из травы, когда выходила к Павлу. Видно, Ольга только что сорвала цветы, потому что на лепестках еще дрожали капли вечерней росы.
Они шли по безлюдной улице, где не было ни машин, ни прохожих. Куда она его ведет? Вот и городская больница, где Павло не раз бывал, когда там размещался госпиталь. За больницей тюрьма. Вот беда с этой Ольгой. Она еще и тогда была какая-то скрытная и неразгаданная. Что тут у них случилось? Павло все хотел спросить, но не решался. А когда решился, завидев тюрьму, вдруг заговорила Ольга:
— А вы знаете, Мишко Бойчак женился.
— Я слышал.
— Женился. На артистке.
— Ну и как?
— Счастлив, — вздохнула Ольга.
— А он был у вас?
— Забежал на минутку и снова умчался. Разве вы его не знаете? Каким был, таким и остался.
Какие-то кусты, словно заброшенный парк. Куда она его ведет? Да это же кладбище. Повсюду гранитные обелиски. Дальше, на старой половине, покосившиеся кресты.
И вдруг девушка остановилась у свежей могилы. Павле даже опомниться не успел, как она положила на могилу белые розы, тихо шепнув ему:
— Оксана!
— Оксана? — вскрикнул Павло и опустился на колени, прижавшись грудью к свежей земле.
— Да, — едва шевельнула губами Ольга, но Павло ее не услышал.
Он лежал на могиле, обхватив ее раскинутыми руками. Только широкие плечи вздрагивали от рыданий, и Ольга впервые увидела, как плачут мужчины. Тихо, беззвучно, но горько. Новая мичманка упала с головы и покатилась под куст жасмина. Густые волосы рассыпались по лбу. Ольга подняла мичманку и слегка обтерла ее белым платком, вышитым по краям голубыми цветами.
Над городом лежала глубокая дремотная тишина. Только тополя шептались острыми листьями да море пенилось и шумело, ударяясь о каменистые берега.
— Ольга, — не поднимаясь, застонал Павло, — как же это, Ольга?
— Да так. Как видите, — вздохнула Ольга. — Мы и сами ничего не знали. Оказывается, Оксана была в подпольной группе радисткой. Они запеленговали ее рацию и арестовали Оксану. У них не было никаких доказательств, конспирация была полной. Оксана нарочно вышла замуж за одного врача, в церкви венчалась, чтобы заранее отвести удар. Не подумайте чего… Этот врач и не прикоснулся к ней… Мать сердилась не раз, но она ведь тоже ничего не знала…
— Врач… Какой врач?
— Момот…
— А-а-а… — неуверенно протянул Павло.
— Но она ничего им не сказала. В тюрьме был наш человек и все видел. Боцман Верба вам может точно обо всем рассказать. Он у них связным был. И наш Гриць был. Теперь все выяснилось, а тогда ведь никто ничего не знал… Она никому и слова не сказала. Меня и Гриця угнали на окопы, и мы убежали в горы. Там и дождались наших. А мама тяжело переболела тифом… Соседи ее выходили… Нас не было возле мамы…
Павло с трудом поднялся и взглянул на Ольгу полными слез глазами. Она стояла перед ним прямая и суровая, так удивительно схожая с его Оксаной. Даже похолодел весь. Присматривался к Ольге, словно хотел найти в ее облике ту черточку, которая отличала ее от Оксаны, и никак не мог отыскать.
Вернулись домой, разбудили Варку и Гриця, уже устроившихся на ночлег.
Ольга постучала в боковое окно и, когда Варка откликнулась, сказала:
— Мама, я не одна. К нам гость…
— О, боже, — всполошилась Варка. — Какой гость?
— Павло, мама…
— Какой Павло?
— Доктор. Павло Заброда. Забыли разве?
— Ой, горюшко, дайте я хоть платье накину, — заохала Варка.
Грицько, рослый и худой, прижался расплющенным носом к оконному стеклу, радостно закричал:
— А-а-а, привет хирургу Пирогову. Я сейчас открою. Вот здорово…
Они долго сидели за столом и, затаив дыхание, слушали рассказ Павла о море, которое он переплыл, и о чужой земле, к которой его прибило волной. А потом Варка и Гриць рассказывали Павлу о своих скитаниях, а он все смотрел и смотрел на Ольгу, разыскивая, что отличало бы ее от покойной Оксаны.
Варка показывала ему письма мужа, что вот-вот должен был вернуться с заводом в Севастополь. Уже кое-кто и вернулся…
Погостив несколько дней, Павло поехал к матери в Сухую Калину.
Но скоро в Севастополь прибыл весь флот, и Павло снова вернулся. Он зашел к Горностаям на тихую Корабельную сторону, и его усадили за стол и принялись угощать, щедро подливая в рюмку. Вся семья была в сборе — приехал с Кавказа и сам хозяин. Но Павло не мог ни есть, ни пить, как Варка его ни упрашивала.
После этого Павло часто бывал у Горностаев, и они привыкли к нему, как к родному. Но вот однажды он пришел прощаться: его переводили в Кронштадт, и он не мог не сказать об этом Ольге и всем Горностаям. Сказал — и они все как-то притихли, загрустили. Жаль было расставаться, но что поделаешь. Такое время…
Но скоро и самим Горностаям пришлось выехать из Севастополя. Старика назначили на строительство нового завода в Прибалтике, где нужны были такие, как он, специалисты кораблестроения. Вслед за ним уехала и Варка с дочкой и сыном. А на том месте, где стояла их полуразрушенная хата, вырос многоэтажный дом…
